В первые послевоенные годы судьба забросила меня в Воронеж, где я
остановилась в Доме колхозника на первом этаже, мои окна выходили во
двор, где была конюшня. Засыпала я и просыпалась под страшную брань
возчика, который запрягал или распрягал свою лошадь. Кроме обычных слов,
которые говорят мужчины, когда они недовольны лошадьми, он называл ее
"фефела", "артистка" и "мымра". "Артистка" он говорил каждый раз. Так
как этот монолог я слышала целую неделю по два раза в день, перед
отъездом я не выдержала, вышла во двор и познакомилась с возчиком. Он
оказался очень симпатичным дядькой, мы разговорились, и я спросила его:
"За что вы ее так?".
- А как же, - ответил он, - она артистка и есть, она только
может своими ногами перебирать. Скажите мне, пожалуйста, что она делала
до войны?
- Не знаю, - ответила я.
- И я не знаю, но только она не работала.
- Почему? - спросила я.
- А потому что у нее на спине и на животе кровавые ссадины от
упряжки, терпеть не может, чтобы ее запрягали и от ругани морду воротит в
сторону, стало быть, она к этому делу непривычная...
- Я тоже не люблю, когда ругаются.
- Ну, так вы артистка, а она лошадь - улавливаете разницу?
Я взглянула на лошадь: лошадь, как лошадь, худая только очень, как все мы после войны.
В субботу, сговорившись с возчиком, что он вечером отвезет меня
на вокзал, я зашла в цирк. Цирк оживал, готовился к открытию первой
послевоенной программы. Репетиции задерживались, потому что музыканты
ждали, когда привезут из хранилища контрабасы, и привез их на телеге и
въехал прямо в цирк мой знакомый возчик. Сидевший рядом со мной
старенький дирижер, взглянув на лошадь, вдруг сказал:
- Неужели это наша Стелла?
- Какая Стелла? - спросил скрипач.
- Ты не знаешь, ты у нас недавно работаешь. У нас до войны была
наездница. Она еще не вернулась из эвакуации, а лошадей своих она тогда
бросила, не до того было. А главная у нее была артистка - Стелла, вот
эта кляча очень похожа на нее.
- Это надо узнать, - сказала я. - Это обязательно надо узнать.
- Да ее же не спросишь. А, впрочем... распрягай! - крикнул он возчику.
А сам притащил откуда-то толстую папку нот и разыскал в ней тот вальс, под который работала наездница.
Тем временем лошадь, освободившись от упряжки, беспокойно
затопталась на месте, а потом подошла и встала в проход на манеж. Она
встала и окаменела. Если бы не ноздри, которые дрожали, жадно втягивая
воздух, можно было бы подумать, что это изваяние.
Дирижер, не спуская глаз с лошади, поднял палочку. Музыканты
заиграли. Боже мой, что сделалось с лошадью! Будто бы ток прошел у нее
по спине. Секунду она стояла, не двигаясь, а затем, выждав такт,
наклонив голову, ритмично пошла по кругу. Она шла, не поднимая глаз,
осторожно, как по льду, наверное, ей казалось, что это сон.
Музыканты плакали. Второй тур они играли в мажоре, а лошадь уже
гарцевала, она делала какие-то восьмерки, пируэты. К концу вальса она,
стоя в самом центре манежа, встав сначала на одно колено, потом на
другое, грациозно раскланивалась пустым стульям.
Конечно, она представляла себе и публику, и аплодисменты - она была актриса!
Весь остаток дня, где бы я ни была, я собирала сахар кусочками, и
к концу дня у меня в сумочке образовалась целая горсть. Я пришла домой
раньше, чем приехал возчик, отдохнула, уложила свои вещи. Потом в
открытое окно я услышала, что он въехал. Первый раз я не услышала брани.
Я подошла к окну.
Осторожно, стараясь не причинить ей боли, возчик распрягал ее, а
потом тщательно расчесывал ей гриву и хвост, о чем-то разговаривая с
ней. Я вышла во двор.
- Артистка! - крикнул он мне радостно. - Как вы. Я ж говорил,
война... А к примеру сказать вам, я не возчик, я наборщик. А как мне в
последний год войны осколком глаз выбило, я пока вот сюда пристроился.
Отвезу вас на вокзал и дам ей два выходных. Пусть отдохнет. Я мазь
достал у ветеринара. Я залечу ей все ссадины, все раны и буду
наведываться в цирк. Как вернется ее хозяйка, я сам отведу ее и сдам в
лучшем виде. Я, может быть, еще билетик куплю в цирк, сяду на первый ряд
и похлопаю ей. Как вы думаете, узнает она меня?
- Узнает, - сказала я. - Непременно узнает.
Я подала Стелле сахар на ладони. Взглянув на меня своими умными
карими глазами, она деликатно, теплыми губами стала вбирать кусок за
куском. И хрустела с закрытым ртом.
- Я пойду пешком, - сказала я ей, - отдыхай. Я в эвакуацию тоже работала не по специальности, все обойдется, потерпи.
Лошадь смотрела на меня, втягивая в себя, может быть, знакомый запах духов...
У калитки я обернулась. Повернув в мою сторону свою красивую голову, Стелла внимательно смотрела мне вслед.
Мне показалось, что она улыбнулась.
|
