...Повесть наших отцов,
Точно повесть из века Стюартов,
Отдаленней, чем Пушкин,
И видится, точно во сне...
Б. Пастернак
Он был чистокровным орловским рысаком. Рослым, мощного сложения,
поразительной силы и резвости. Плечо отлогое, ноги - широкие в пясти,
если смотреть сбоку, а если спереди - узкие, «обтекаемой формы», как бы
теперь сказали. Шея длинная, гиб¬кая; голова небольшая, сухая. Масть
редкая, та, что знатоки называли «графское серебро»: атласно-вороная с
чуть заметной звездочкой, даже не звездочкой, а пробелью во лбу и с
седой шерстью в пахах и под мышками. По преданию, такой масти была одна
из любимых лошадей знаменитого коннозаводчика, первого русского
селекционера-коневода Алексея Григорьевича Орлова.
Кличка Варвар встречалась часто, и нашего героя-рысака не раз путали
с другими, так сказать тезками. Поэтому уточ¬ним: вывели его на конном
заводе барона Фитингофа в 1870 году. Трехлеткой за резвость и красоту
взял его барон в свой экипаж. Но в первой же поездке богатырь-кучер - а
слабым не¬чего делать на конюшне - не смог справиться с жеребцом:
под¬хватил и понес! Случилось это в Москве, куда привели с завода уже
объезженного рысака, среди дня на Петровском бульваре. Охрип кучер,
крича: «Берегись!.. Ги-и-ись! Ги-и-и-ись!» Октава у него была, как у
соборного протодьякона, и править мастер, а все же задела коляска
встречную, колесо у той - хрясть - по¬полам! Купец какой-то с супругой
на мостовую вывалились - пришлось потом Фитингофу откупаться: к
полицмейстеру на поклон ездить, купца того ублажать.
- Кабы не горка у Рождественского монастыря, - рассказы¬вал кучер, - ни в жисть бы не остановить!.. Тугоуздый, сатана!..
Тугоуздость - порок очень опасный. Для борьбы с ним с дав¬них пор
существовало много хитрых приспособлений, причиняв¬ших лошади боль. Но
чем злее, беспощаднее делались эти при¬способления, тем чаще лошади
«бесились», разносили экипажи. В конце XIX века в Германии додумались
даже до «электриче¬ского усмирителя», убивавшего лошадь током!
Орловские рысаки - одна из самых кротких и послушных пород лошадей.
Злыми, тугоуздыми делают их люди - конюхи, ку¬чера. Недаром граф Алексей
Орлов требовал от служащих и ра¬бочих на своих конных заводах
«непринужденной любви к ло¬шадям».
Очевидно, Фитингоф об этом не очень заботился: конный завод барона,
по воспоминаниям современников, давал много злых рысаков. Таким был и
наш Варвар.
Попробовали его в дышловой запряжке, в паре с другим ор¬ловцем -
мерином: они всегда спокойнее жеребцов. Искусал зверюга смирного
напарника! Пришлось с тех пор надевать Вар¬вару железный намордник.
Шестилетним Варвара перевезли в Петербург на Семенов¬ский ипподром. И
там он то бил рекорды, то проходил столб карьером! Освистывали его, как
в театре актера-неудачника.
- Истинно, Варвар, - жаловались жучки-барышники. - На него и в
двойном и в одинаре ставишь - никак не угадать: ког¬да он чисто пройдет,
когда засбоит.
Так и не стал Варвар чемпионом, хотя много раз обходил самых знаменитых рысаков.
Надо сказать, что в Петербурге он лишь числился за Фитингофом, а
держали его - на процентах - разные наездники. Но ни один долго не
выдерживал, отказывался:
- Хлопот много, а толку чуть!
Продали его наконец купцу Кудрину. Через полгода попал Варвар к
лейб-улану Петрову. И там не ужился - с годами де¬лался жеребец все
злее.
Как-то пожаловался Петров своему бывшему сослуживцу, отставному
кавалерийскому генералу Ивану Петровичу Кудаше¬ву, что уже третьего
конюха пришлось в больницу положить из-за Варвара.
- Эх, Степан Николаевич, - конюхи у тебя, видать, жидкие. Надо
нанимать бывших кирасиров, таких, чтобы лошади их боя¬лись. Хочешь,
куплю у тебя этого рысака? Мои мужики с ним справятся.
Петров был рад продать.
Но у Кудашева продолжал Варвар кусать и увечить конюхов.
Сначала Иван Петрович лишь посмеивался да платил за уве¬чья, все
надеялся прибрать к рукам норовистого рысака, но однажды тот изловчился и
цапнул самого хозяина, вырвав клок мундира вместе с лоскутом кожи со
спины.
- Убрать дьявола с конюшни! - взвыл генерал.
По объявлению о продаже пришел мелкий сенатский чинов¬ник Антон
Иванович Токстиль. Поинтересовался, почему про¬дают. Кудашев откровенно
все рассказал и в свою очередь по¬интересовался, зачем Токстиль покупает
такую дорогую, норо¬вистую лошадь.
Антон Иванович немного замялся и сказал, что выполняет поручение доктора Веймара.
- Я хорошо знаю Ореста Эдуардовича Веймара. Хивинский поход вместе
делали. В 1873 году ему дали Станислава третьей степени, а после даже
Владимира с мечами: для военного врача награда редкая. Достойный
человек, но Варвар не годится по пациентам разъезжать: разнесет он
когда-нибудь доктора. На этом зверюге только контрабандистам от
жандармов удирать! Токстиль еще больше смутился и попросил сохранить
раз¬говор между ними.
- Помилуйте, кому и зачем я буду рассказывать? Это наше частное дело.
В душе генерал посмеивался: недолго продержится Варвар и у доктора! А
чиновник этот, конечно, перебивается комиссио¬нерством: жалованьишко у
них маленькое, взятки брать стало труднее. Ишь как смутился! Боится,
вдруг на службе экзекутор узнает, что титулярный советник лошадей
перепродает! Могут и выгнать.
Удивило Ивана Петровича то, что Веймар купил Варвара, но, видимо, им
не пользовался. У знакомого подъезда на Невском проспекте стояла все та
же невзрачная рыжая кобыла, на кото¬рой доктор ездил уже не первый год.
Недели через три около Михайловского манежа кабриолет Кудашева чуть
не столкнулся с вылетевшим из-за угла, бешено скакавшим вороным
жеребцом, запряженным в дрожки. На них сидел офицер и рядом господин в
крылатке и цилиндре с ка¬кой-то нелепой, запущенной бородой. Лицо его
показалось зна¬комым, но удивило и возмутило другое: гнать призового
рысака карьером по булыжной мостовой! А еще офицер этот в
конно¬гвардейской форме!.. Впервые пожалел, что продал Варвара, - сразу
его узнал.
Через несколько дней его неожиданно посетил учтивый жан¬дармский
ротмистр. Осторожно спросил, кому генерал недавно продал рысака редкой
масти - «графское серебро»? Дело в том, что на такой лошади убежал из
тюремного отделения Николаевского военного госпиталя видный
государственный преступник.
- Любопытно, как же ему удалось? Там на окнах решетки, вокруг - часовые?
- Представьте себе, ваше превосходительство, гуляя во дво¬ре,
арестант неожиданно выбежал в случайно открытые ворота, часовой во дворе
не сумел его догнать. Второй солдат - на ули¬це - отвлекся разговором с
каким-то разносчиком и тоже про¬зевал. А на улице поджидали дрожки, в
них сидел - трудно по¬верить, но все согласно утверждают - гвардейский
офицер! Бег¬лец вскочил на дрожки и... скрылся, ваше превосходительство.
- Плохо службу несут! А разносчик, наверное, был сообщ¬ником.
- Угадали, ваше превосходительство. Его еще не поймали, но у нас точные приметы - не улизнет. Солдат, конечно, уже под арестом.
- А как же его отвлекли? Он же на посту стоял? Безобра¬зие!
- Курьезные обстоятельства, ваше превосходительство! Зло¬умышленник
завел спор с солдатом о том, как выглядит, изви¬ните, вошь под
микроскопом и есть ли у нее хвост?
- Как?! Как?! Хо-хо-хо! Здорово голову заморочил! Жаль солдата, но
не избежать ему арестантских рот. Как вы полагаете не избежать?
- Безусловно, ваше превосходительство. Так не откажите сообщить имя, фамилию покупателя?
- Не знаю. Чего не знаю, того не знаю. Я приказал отвести лошадь на
Конную площадку и продать, а именем, фамилией покупателя, признаться, не
интересовался. Согласитесь, госпо¬дин ротмистр, не барское это дело. Я
же не торговец.
- Так точно, ваше превосходительство, - кислым тоном со¬гласился жандарм. - Честь имею кланяться.
Иван Петрович вспомнил, кто был тот господин с бледным лицом в
промчавшихся мимо него дрожках - товарищ по Па¬жескому корпусу князь
Петруша Кропоткин.
Пришлось позвать кучера и конюха, объяснить им, в какую неприятную
историю могут они попасть, если станут рассказы¬вать, кому продали
Варвара.
- Запомните, любезные: с меня как с гуся вода, а вас мо¬гут
полицейские под орех разделать. Так что помните: продали кому-то на
Конной площадке - и молчок! То-то же у меня!
Не скоро стали известны в Петербурге подробности тща¬тельно, до
мелочей, разработанного побега. Кропоткин долго тренировался быстро
скидывать долгополый арестантский ха¬лат, точно выбрал момент «рывка» к
воротам. Из мезонина дома на противоположной стороне Слоновой улицы (так
назывался в те годы нынешний Суворовский проспект) скрипач - тоже
со¬общник - тихо наигрывал меланхолические мелодии, а когда эки¬паж,
запряженный Варваром, поравнялся с госпиталем, музы¬кант перешел на
бравурную мазурку: сигнал - беги!.. И дей¬ствительно, был разговор с
часовым об известном насекомом, и разносчик был соучастником - все это
позднее подтверди¬лось. Всю полицию столицы подняли на ноги. В квартиру
род¬ственников Кропоткина, куда он сразу же приехал, жандармы примчались
часа через полтора, но никого уже не застали: про¬пал беглец! Как в
воду канул!.. И объявился в Лондоне! Алек¬сандр Второй, вообще склонный к
истерике, рыдал в бессильной злобе, узнав, что весь вечер после побега
Кропоткин с друзьями провел в отдельном кабинете «Донона» - самого
роскошного петербургского ресторана, а потом перебрался через Финляндию
за границу...
- Ай да князь Петр! - восхищался Кудашев. - Сюжет для Александра
Дюма! И ведь поди ж ты: первым кончил Пажеский корпус! Фамилию его в
Белом зале на мраморной табличке по¬местили. Как же теперь? Выскабливать
ее, что ли? Или табличку менять?!
Не появлялся больше на улицах Петербурга вороной красавец, и Кудашев
думал, что его давно на бойню отправили - приметный. Но пришлось и еще
раз о нем услышать. Напуганный покушениями, царь Александр Второй
передал всю власть в руки жандармов и тайной полиции. Они стали как бы
госу¬дарством в государстве, а шеф жандармов генерал-адъютант Мезенцев -
фактически диктатором, перед которым все трепе¬тали. Ссылая в Сибирь по
малейшему подозрению, приговари¬вая к каторге, отправляя на виселицу,
он с презрением отзы¬вался о революционерах.
- Они могут лишь в спину стрелять, из-за угла бомбы под¬кидывать.
По-рыцарски бороться не способны - порода не та: холопские души! Хотел
бы я встретиться лицом к лицу с этими господами-нигилистами!
Вызов приняли.
Августовским утром 1878 года по Михайловской улице от Невского
проспекта шли жандармский полковник Макаров и некоронованный владыка
России генерал Мезенцев: невысокий, несколько уже обрюзгший. Совершали
они обычную прогулку перед завтраком. Их сопровождали филеры, «гороховые
пальто», как их называли: двое, позади шагах в пятнадцати, следили,
чтобы генерала никто не обгонял, а двое других - на противоположной
стороне улицы - чтобы никто там не останавливал¬ся, не глазел («Не
положено! Проходите, господа»). На площади против Михайловского дворца
дремали в седлах здоровенные, ленивые, сонные жандармы на огромных
англизированных лошадях1.
На углу Итальянской улицы к подъезду Дворянского собра¬ния подкатили
шикарные лакированные дрожки. Черноусый ку¬чер лихо осадил храпящего от
злости вороного рысака в наморд¬нике. Двое хорошо одетых молодых людей
сошли, вежливо сняли шляпы.
- Вы генерал-адъютант Мезенцев? - И, не дожидаясь от¬вета, один из
них выхватил кавказский кинжал и всадил его в живот генерала. Макаров
закричал, схватил убийцу за руки, но второй юноша выстрелил -
промахнулся или не собирался убивать, только припугнул. Макаров отпрянул
в сторону, а мо¬лодые люди вскочили на дрожки, рысак с места рванул
галопом. Филеры засвистели, бросились к лежавшему на панели гене¬ралу.
Конные жандармы поскакали было следом, но их закорм¬ленные тяжелые
лошади быстро выдохлись, отстали, убийцы скрылись.
Это были народовольцы Сергей Кравчинский (Степняк), Александр Михайлов и Александр Баранников.
Они «встретились лицом к лицу», как предлагал Мезенцев...
Так же, как Кропоткин, С. М. Степняк-Кравчинский благопо¬лучно эмигрировал в Англию. Баранников и Михайлов остались в России.
«Народная воля» выпустила прокламацию.
«Вы - представители власти, мы - противники всякого порабощения
человека человеком, поэтому вы наши враги и между нами и не может быть
примирения, вы должны быть уничтожены. До тех пор, пока вы будете
упорствовать в служении бесправию, наш тайный суд, как меч Дамокла,
будет висеть над вашими головами, и смерть будет служить ответом на
каждую свирепость против нас».
На этот раз Варвара опознали и нашли. Оказалось, что и до, и после
бегства Кропоткина он спокойно стоял на конюшне татерсаля - заведения
для обучения верховой езде и проката лошадей - в переулке против
Мариинского дворца, где жила сестра царя Мария Александровна, герцогиня
Лейхтенбергская. Кличка у рысака была записана другая - лошади все
равно, как ее называют. Там владельцем числился «дворянин Тюриков» -
Александр Баранников. Там же обнаружили «дрожки на лежа¬чих рессорах и
кучерское платье». Хозяин татерсаля рассказал, что «друг господина
Тюрикова, господин Поплавский» (Михай¬лов) все лето, почти каждый день,
приходил, запрягал рысака, уезжал на острова - «для моциону, а также
желая научиться править строгой лошадью, чтобы у себя в усадьбе иметь
удо¬вольствие ездить без кучера».
Выяснилась задним числом и некая странность: перед выез¬дом
«господин Поплавский» мазал ваксой подмышки и в пахах лошади - говорил,
что «не любит пегих».
Позднее Александр Дмитриевич Михайлов и Александр Ива¬нович
Баранников были арестованы. Первого за участие в убий¬стве Мезенцева (он
был «кучером») приговорили к смертной казни, замененной каторгой в
Акатуе и на Каре, где он отбыл двадцать один год и вышел на поселение в
Читу.
Баранникова осудили на пожизненную каторгу, замененную тюрьмой -
сначала Алексеевским равелином, а после его упразд¬нения -
Шлиссельбургской. Там он и умер.
Против доктора Веймара прямых улик не было. Подозре¬вали, что он дал
деньги на покупку Варвара для бегства Кропот¬кина, с которым был знаком
и дружил. В убийстве шефа жан¬дармов доктор никакого участия не
принимал, не был и народо¬вольцем. Тайной полиции удалось состряпать
ложное обвинение в том, что Веймар дал револьвер террористу Соловьеву,
стре¬лявшему в царя. Суд был скорый и неправый: пятнадцать лет каторги.
Орест Эдуардович отбыл ее полностью, вышел на посе¬ление и скончался в
Сибири от туберкулеза2
«Крамольного» рысака взял петербургский обер-полицмей¬стер,
несколько лет на нем ездил. Потом постаревший, разбитый на ноги Варвар
(жизнь лошади в четыре раза короче челове¬ческой) был продан в бюро
похоронных процессий братьев Шу¬миловых на Литейном проспекте в
Петербурге. Кудашев жил напротив. Еще много лет, выходя утром на
прогулку, он встре¬чал своего бывшего рысака, запряженного в траурный
ката¬фалк, с пышным султаном из страусовых перьев на голове, под черной
сеткой с кистями, доходившими до копыт. Даже через нее было видно, что
«графского серебра» - седины стало еще больше, она появилась и в гриве и
в хвосте. От былой строп¬тивости осталось упорное нежелание ходить в
упряжке во вто¬рой паре: это знали и всегда запрягали первым. Старость
ло¬шади была достойной и красивой.
|
