Глава из книги «Карьера Пимлико».
Перевод с итальянского Н. Богданова

Фантазио остался у столба. Он неподвижно стоял рядом с ограждением, в то время как другие лошади быстро уходили к повороту. Впереди виднелся черный с белыми лентами камзол жокея, выступавшего на Ампеццо.
Хозяин смотрел в бинокль на Фантазио. — Вроде спокоен,— сказал он. — Теперь они возвращаются. Жокей Уго уже развернулся назад, и Фантазио шагом пересекал изогнутую дорожку, начинающуюся сразу же за трибунами. Хозяин не стал ждать конца скачки и пошел к выходу вместе с шофером, несшим его бинокль.
Я отправился встречать Фантазио. Он совсем не нервничал и только слегка вспотел. Я бросил взгляд на хмурое лицо Уго и, не сказав ни слова, взялся за поводья. Молча мы прошли среди толпы, ожидающей возвращения Ампеццо и с любопытством оглядывавшей нас. Сумрачные и молчаливые мы дошли до загона, где Уго слез с седла. Я приложил ухо к левой лопатке Фантазио: сердце билось ровно. Пульс у Фантазио был не больше сорока ударов в минуту.
— Я его хорошо повел, — начал объяснять Уго. — И вдруг он резко остановился под лентами.
Я сам видел, как жеребец поднялся на дыбы, потом опустился на землю и застыл на месте.
— Он был спокойный, послушный... — продолжал Уго. — Что сказал хозяин? — спросил он меня.
Хозяин ничего не сказал. Выигрываем мы или проигрываем он никогда ничего не говорит, и по его лицу трудно понять, доволен он или нет.
— Плохи у нас дела в этом году, — немного спустя проговорил Уго.
У нас в конюшне стояло три классных жеребенка, но Норфен Лайт, в два года выигравший семь скачек, не развился и не раскрыл себя, а Фидиа, входя в денник, поранил запястье. Скверная рана. Мы лечили его и даже не надеялись в этом году снова вернуть его на дорожку. Оставался только Фантазио.
Фантазио был жеребец красивой темно-гнедой масти, с довольно развитой грудью, гладким широким лбом, большими глазами и широко раскрытыми ноздрями, говорившими об умении глубоко дышать. Он, правда, казался немного низким в пояснице, но этот изъян был не так уж серьезен, ведь Фантазио к тому времени сформировался еще не полностью.
Двух лет Фантазио скакал мало, потому что родился слишком поздно, почти что в конце мая. Дебютировал он в три года, легко выиграв приз Открытия.
— Я его до двухсот метров придерживал, — рассказывал Уго после скачки. Как только он пустил его вперед, жеребенок оторвался от соперников легкими и длинными рывками. Скакал он красиво, изящно. Его поступь и осанка были удивительно элегантны, особенно передняя часть и то движение, каким он вскидывал вверх свою красиво вылепленную голову. Из нашей конюшни в том году мы не могли выставить других лошадей против Ампеццо, жеребенка Феррагути.
При виде Ампеццо хозяин не мог скрывать своей досады. В два года Ампеццо выиграл Национальный критериум и приз Закрытия; в Гран критериуме Норфен Лайт опередил его на два корпуса.
К трем годам Ампеццо переменился, как будто за зиму природа сильно исправила этот нескладный образец, превратив его в лошадь с мощными рычагами, грудью и лопатками. На старте он по-прежнему оставался медлительным, но после первого километра весь вытягивался, от кончика носа до задних копыт. Филиберто, первый большой классический приз сезона, он выиграл как на прогулке.
Мы ждали Дерби. Фантазио чувствовал себя хорошо: в деннике он был спокоен, съедал свои ежедневные восемь килограммов овса, охотно работал на тренировке. После окончания прикидки Уго проводил его перед хозяином, прятавшим в это время хронометр в карман, и прогуливал Фантазио недалеко от него.
Лошади темной и красноватой масти от пота становятся красивее, и Фантазио, сделав на хорошем аллюре два километра, весь блестел от шеи до боков. Но голова у него словно бы оставалась в тени. Он послушно опускал ее, отзываясь на ласку хозяина, а потом резким движением вскидывал морду вверх, как будто говорил: а теперь хватит. В движении его головы не было дерзости, челка и грива не развевались.
Хозяин смотрел на Фантазио с тягостным вниманием. Даже малоопытный человек сразу же видит достоинства и недостатки лошади.
Понять же ее характер и судьбу — совсем другая вещь. В этом случае в дело входит интуиция. На голове у животного есть место, куда сразу же устремляется взгляд хозяина,разбирающегося в своем деле: между лбом и глазами. Это там, и таится истина. По крайней мере, так говорят. И речь идет не только о воображении. Хозяин смотрел на фантазио и ничего не говорил.
Как-то вечером я остановился поболтать вместе с Уго и бригадиром конюхов рядом с двенадцатым денником Фантазио. Мы немного устали, успокаивая Носида, который, лягаясь, мог легко выбить дверь. Бригадир курил сигарету, Уго стоял, засунув руки в карманы. Мы, конечно, говорили о Дерби, о Норфен Лайте и Фидии. Если бы в Дерби выступали еще и обе наши лошади, жизнь Ампеццо не была бы такой легкой.
— А вот этот? — сказал я, открывая дверцу.
Фантазио стоял в глубине денника. Я видел только белок глаза, едва мерцавший в темноте. — Ты что, не спишь? — Спросил я и зажег свет. фантазио стоял, обратившись головой к стене, и не шелохнулся.
— Тато, — позвал его Уро, заглядывая в дверь, фантазио осторожно подошел к нам на зов, четко перебирая ногами. Шагать он умел хорошо, благородно. — Тато, тато, — много раз повторял Уго, лаская его и шепча ему в губы. Фантазио принимал ласки, слегка кивая головой. Потом резко отступил назад, вернулся к дальней стене и застыл там, едва повернув к нам голову.
— Что это с ним? — спросил бригадир.
После ужина, оставшись один, я прошелся немного по двору и, прежде чем подняться к себе в комнату, пошел заглянуть в двенадцатый денник. Фантазио по-прежнему был на ногах и не спал. Он скосил немного глаз, повел чуть-чуть ушами и опустил голову в ясли, пережевывая клок сена.
Ампеццо легко выиграл Дерби — Фантазио еще раз остался у столба. Уго в этом был не виноват. Все видели, как наш жокей вовремя послал лошадь к лентам. Под лентами Фантазио встал на дыбы.
Уго рассказывал мне, что он хлыстом попробовал сломить сопротивление фантазио, и тогда лошадь едва не сбросила его на землю.
— Не захотел он ехать, — сказал Уго.
Фантазио возвратился в денник и, едва зайдя в него, забился в угол. Мы вчетвером: я, Уго, бригадир и конюх — стояли и молчали, как дураки, глядя на него.
Пришел ветеринар и осмотрел Фантазио. Все было в порядке: сухожилия не повреждены, никакого отека, дыхание нормальное, пульс ровный. Если и были у него пороки, их не было видно. Мы наблюдали за ним в течение ночи. Спал он мало, это правда, но стоял спокойно у дальней стены. Он не был одной из тех лошадей, которые кружат по деннику всегда в одном направлении, проходя километр за километром.
И еще несколько ночей я вставал посмотреть на его, и каждые два часа открывал дверцу. Если фантазио лежал, то он оставался на месте и лишь едва поворачивал голову, чтобы увидеть, кто это пришел. Если он стоял, то подходил ко мне, но только после того, как я несколько раз окликал его. И все же он не был непослушным. Он принимал ласки, слизывал сахар с руки, потом уходил в свой угол и становился поперек него, слегка кося глазом в мою сторону.
И в призе Италии Фантазио отказался ехать, а Ампеццо победил, проскакав всю скачку во главе группы. Когда на последних трехстах метрах он бросился вперед, оставив других лошадей по крайней мере корпусов на двадцать сзади, все на трибунах, аплодируя, вскочили на ноги. Превосходство фаворита в скачке примиряет публику, и даже тот, кто ставил на другую лошадь, если в нем жив спортивный дух, аплодирует победителю, потому что видит перед собой совершенное творение. Никто не замечал Фантазио, оставшегося неподвижным на другом конце дорожки: темное, грустное пятно на светло-зеленом лугу.
Встречаются бессовестные владельцы конюшен, которые думают, что могут помочь лишенному воли дербисту, подмешав ему допинг. По виду лошади, покрытой пеной, с кровавыми глазами, змейкой проступившими венами и рывками бьющимся сердцем, трудно установить, довела ли ее до такого состояния отрава, или то напряжение, которому подверг ее жокей: некоторые этим и злоупотребляют. Наш хозяин чувствовал бы себя униженным, если бы уступил искушению дать наркотик своей лошади. Он смотрел на Фантазио во время тренировочного аллюра или во время проводки в конюшню и временами слегка прикрывал глаза. Я думаю, он решил больше не заниматься этим случаем. Заботы о Фидии поглощали его. Фидиа начал скакать, и если бы все было хорошо, то к сентябрю он вернулся бы на дорожку для Сент Леджера, О будущей встрече Ампеццо с Фидиа говорили все в конюшне, особенно по вечерам, когда погода была мягкой и звала на воздух.
Так и мы тоже забыли немного Фантазио. Он был записан на при Принца Амедео в Турине, но никто не поехал сопровождать его туда, за исключением мальчика с конюшни Уго, который должен был скакать н нем. Хозяин Ампеццо отказался от скачки в связи с подготовкой к Гран Премио. Стартующих было семь лошадей, лучшее, что было на данный момент, исключая Ампеццо, который конечно же, теперь считался вне конкуренции.
На этот раз Фантазио стартовал ( уже через несколько сот метров шел следом за первыми лошадьми, Фурло и Адорно, вдвоем ведших скачку. На повороте Фантазио вплотную подошел к ним, а при выходе на прямую уже опередил своих соперников. Я передаю то, что мне рассказывали, потому что сам не был на скачке. Фантазио, почти что касаясь ограждения, продолжал, не замедляя, свой полет, как будто этим рывком, от которого аплодисментами взорвались трибуны, он хотел рассчитаться за все перенесенные унижения. Беда случилась за двести метров до столба.
Фантазио внезапно упал на землю. Мне сказали, что когда люди со «скорой помощи» подбежали туда, Фантазио был уже мертв, а Уго стоял рядом с ним, пристально смотрел на него и поводил немного плечом, разбитым при падении.
— Я даже плакать не мог, — рассказывал мне потом Уго. — Я был совсем растерян, да и Фантазио был уже мертв, ничего я не мог сделать, я даже не приласкал его.
Ветеринар констатировал смерть от аневризма. А ведь никто так и не заметил, что он был болен.
Двое мальчишек меняли солому в двенадцатом деннике. Мы закрыли его и отпустили конюхов, потом остановились на минуту посмотреть на табличку: Фантазио, три года, от Сансовино и Фрейи. Мы смотрели на имена и цифры с тем же тяжелым внимание, с которым хозяин часто смотрел на свою лошадь, пытаясь открыть ее тайну в том месте, между лбом и глазами, на которое опускалась как бы тень.