Это маленькая дикая вороная лошадь с заметно запавшей мордой.
История ее такова.
В суровую зиму 1929 года погибло большинство одичавших лошадей к
западу от Чилкотина. В том году случилась одна из тех редких зим, когда
глубокий снег таял от ветра, который в этих местах называли чинук, а
потом снова замерзал от сильного мороза. На редких обледенелых лугах и
стеклянных склонах сверкающих гор одичавшие лошади делали последнюю
попытку выжить. Самые сильные полукругом шли впереди и передними
копытами, как молотами, разбивали лед. Когда им удавалось пробиться к
травке, они щипали раз-другой и продолжали идти, оставляя добытое для
жеребят и умирающих лошадей, шедших позади. Копыта и ноги вожаков были
разбиты в кровь, вожаки погибали первыми, но слабые тоже не
задерживались.
На склоне горы под названием Сахарная Голова, что находится более чем
в 200 милях за Уильямс Лейк в Британской Колумбии, Нимпо, тогда
крошечный, мышиной масти жеребенок, уныло передвигался, пошатываясь, за
изнуренной кобылой. Он выжил только благодаря жирному молоку матери,
которым она кормила его почти до самой своей смерти.
Нимпо нагнул голову и смерзшимися ноздрями коснулся ее застывшего
тела. На расстоянии нескольких шагов его младший брат, гнедой жеребенок с
белыми чулками на ногах слабо бил копытами замерзшую землю, Свирепый
холод медленно заползал в изнуренные тела жеребят.
В нескольких милях к западу от Сахарной Головы стоял лагерем у линии
капканов сын индейского вождя с озера Анаим — Томас Скуинас с группой
людей. Он проверял капканы у подножья горы, как вдруг его тренированный
глаз заметил вдалеке на снегу странное пятно. Поздно вечером сани
втащили в лагерь двух маленьких жеребят.
Скуинас был опытным лошадником. С необычайным интересом следил он за
развитием жеребят. Он был уверен, что предком найденышей был породистый
арабский жеребец, который некогда отбился от ранчо в районе Чилкотина и
два года бегал с одичавшим табуном. Братья были необыкновенно привязаны
друг к другу. От лошадей сверстников их отличало гордое достоинство и
серьезность. Они мало резвились и играли. Жеребята свободно паслись со
стадом Скуинаса, а через два года исчезли. Ранней весной 1934 года
пастухи обнаружили свежие лошадиные следы около дальнего глухого озера
Нимпо. Вскоре были обнаружены и сами лошади, кормящиеся в высокой
болотистой траве. Загнать их оказалось труднее, чем диких.
В декабре того же года я впервые о них услышал. Мы с Филлипсом
подались вверх от Вайоминга в поисках одичавшего скота и расположились в
225 милях от ближайшего городка. Сидя перед очагом, Томас описывал
трудности, с которыми столкнулись он и его товарищи, загоняя двух
жеребят. Когда он рассказывал о вороной лошади, его темное квадратное
лицо искажалось гримасой пережитой злости.
— Этот кайюз (Индейская лошадь) не любит людей. К нему и подступиться
нельзя. Уж сколько я кормил его — и то никак. Теперь-то я приучил его к
узде. Но «дрался» он все время: не хотел поддаваться. В глазах же
какое-то странное выражение, — ничего злобного, но смотрит твердо и
холодно.
На следующий день я решил заглянуть к Скуинасу в деревню и взглянуть
на коня. Он был привязан к столбу и медленно передвигался, насколько
позволяла длина веревки. Я понял, что имел в виду Томас, говоря о глазах
этой лошади. Они ярко горели неуступчивой холодностью и, казалось,
говорили: «Я не жду добра от человека, но и от меня не ждите».
Томас ткнул пальцем в его сторону: «Чертова пропасть работы с этим Нимпо-кайюзом, но не думаю, что он еще раз уйдет».
Я осмотрел лошадь, вынул три десятидолларовые бумажки и показал
Томасу, который тут же освободил меня от них. Стало ясно, что и одной
было бы достаточно, и только потом я заметил, что у лошади искривлена
передняя нога.
Нимпо был моей первой лошадью в Британской Колумбии. Он был страшно
строптив. Каждое утро я должен был укладывать его на землю или зажимать
между воротами, чтобы надеть на него седло Следующая лошадь, которую я
прибавил к моему табуну, был брат Нимпо. Я назвал его Стьюв. Вначале он
тоже вставал на дыбы, но вскоре превратился в быструю и надежную под
седлом лошадь. К весне 1935 года наш табун быстро вырос. Нимпо задавал
много хлопот. Он был ужасный драчун. Ни одна группа лошадей не была для
него слишком большой и ни одна лошадь слишком крупной, чтобы ввязаться в
драку.
После того как я увидел его короткую, но жестокую стычку с крупным
жеребцом клейдесдальской породы, который весил 1900 фунтов, я убедился,
что Нимпо — самая быстрая, изворотливая, норовистая боевая лошадь,
которую я когда-либо видел. Неуклюжий клейдесдаль продержался всего
каких-то жалких десять секунд.
Но вот с запада подули теплые ветры, снег сошел с земли, настало
время отправлять вьючный обоз на север. Для лошадей это был трудный
переход. Мы тащили обоз по сугробам на высокогорных перевалах, сотни
миль через скалы, болота, буреломы, где серыми тучами носились жужжащие
москиты, черные мухи и оводы. Они буквально набрасывались на
тяжелогруженых лошадей.
Нимпо был нашей самой большой проблемой. Могли ли мы спутывать или
привязывать лошадь в царстве москитов, где для защиты от них ей нужна
свобода? Обычная лошадь так устает за день, что несколько ночных часов
рада побыть рядом с лагерем и пощипать траву. Но не Нимпо. Неважно,
каким трудным был день, какой тяжелой — поклажа. Нимпо, даже спутанный,
умудрялся прыгать и скакать. Нам стоило невероятных усилий удерживать
его, он лягался, в ответ получая колотушки, и всякий раз мы клялись, что
убьем его. Он не давал нам передышки и сам ее, конечно, не имел.
Задолго до конца лета он был кожа да кости.
Сидя на корточках перед костром в окружении скал, один на один с
холодной белой луной и миллионом мерцающих звезд, которые давили на нас,
я прислушивался к печальному перезвону колокольчика Нимпо и в этом
пронзительном одиночестве вдруг понял, что этот бедняга будет сражаться,
пока не погибнет. Нам следует освободить его.
Но тут я вспоминаю о предстоящей работе. Несмотря на все
беспокойство, которое причинял нам Нимпо, он был знающим свое дело
работягой. Со временем мог сделаться первоклассной лошадью.
Однажды мы со Стьювом упали с бобровой плотины в болото. Пэн и наш
помощник Томми Холт благополучно выволокли меня на берег, но Стьюв с
седлом на хребте медленно тонул, отчаянно барахтаясь в жидкой грязи.
Нимпо тихо ржал на берегу. Его взгляд был обращен туда, где медленно исчезала голова Стьюва.
— Давай снимем поклажу с Нимпо, — закричал Пэн, — и бросим на него
седло. Если он не сможет выдернуть Стьюва, значит, никто не сможет.
Пэн завязал булинь вокруг шеи Стьюва, и мы начали бросать в болото
ветки и шесты. Веревку привязали от шеи Стьюва к седлу Нимпо, и Пэн
скомандовал:
— Давай, Нимпо! Постарайся, малыш!
Худой маленький «черныш» натянул веревку. Ничего не вышло-— не
поддалось ни на дюйм. Он остановился. Веревка ослабла. Пэн, держащий его
за недоуздок, сказал жестко: «Ну-ка, Нимпо, давай еще раз, да
посильней». Нимпо пошел снова и резко натянул веревку. Голова Стьюва
приподнялась на фут, извиваясь над болотом. Снова Нимпо отклонился
назад, едва не приседая на задние ноги. Он тяжело дышал. Пэн ослабил
недоуздок.
— Слишком много для лошади, — воскликнул Томми.—Слишком уж много.
Только большая команда могла бы вытащить этого гнедого из трясины.
— Мы не можем позволить Стьюву умереть такой смертью,—сказал я.
Пока мы говорили, Нимпо повернулся. Я видел, как неотрывно смотрел он
на своего брата. Потом выражение его глаз изменилось. Он фыркнул,
встряхнулся и рывком впрягся в веревку.
— Смотрите! — закричал Пэн. — Выходит!
Наш кривоногий уродец в сумасшедшем самозабвении яростно тянул
вперед. Красный жгучий свет струился из его глаз. Сверхсила, которую мы
обычно предполагаем только в человеке, вдруг пришла в этой лошади в
движение, и мы увидели, как его партнер с трудом стал появляться из
глубины зловонного болота. Кошмарная смерть отступила. Мы закричали.
В конце этого лета нам пришлось переправлять очень тяжелый и
неудобный для транспортировки груз. Старожилы сказали Пэну: «Можно
сделать только одно. Выберите своего самого паршивого кайюза тащить этот
груз, так как вам придется его убить после того, как все кончится».
Ломающую хребет поклажу взгромоздили на Нимпо. Он совершил трудный
150-мильный переход по кустам, лесам, скалам, болотам, извилистым тропам
и горным вершинам. Когда с него сняли его ношу, Нимпо лег. Мы решили:
он собрался умирать. Его била лихорадка, мухи роились над обессилевшим
телом. Много дней только едва заметное движение век и слабые удары
сердца говорили, что он еще жив. Мы лечили его, давали лекарства,
пытались соблазнять овсом и рядом с ним день и ночь поддерживали дымный
костер. Нимпо выжил и вскоре стал таким же забиякой, как прежде.
Однажды ночью после тяжелого снегопада зимой 1935 года мы оставили
Нимпо на свободе вместе с другими лошадьми, и он исчез. Нам стало
известно, что он направился на юг, на свою родину, и так как большие
заносы блокировали все перевалы в горах Итча, мы решили, что на этот раз
Нимпо безрассудно отправился навстречу гибели.
Весной у озера Анаим, у той же горы Сахарная Голова, мы натолкнулись
на след дикого жеребца. Он сколотил косяк из нескольких кобыл и жеребят и
вел их на восток. Когда мы в конце концов настигли их, то не поверили
своим глазам: «дикий жеребец» был не кто иной, как буйная маленькая
вороная лошадка с отметиной на морде и кривой ногой.
Мы взяли Нимпо, и когда в 1937 году перегоняли наше первое стадо
скота через горы Итча, под седлом он стоил двух обычных лошадей.
Через год ему все-таки удалось уйти на юг. Высоко в горах, нащупывая
путь через слепящий буран, Нимпо сделал ошибку. Он повернул в темный
узкий каньон. Это была настоящая ловушка — утесы и гранитные скалы, как
башни, уходили в самое небо с трех сторон от него. Нимпо сообразил и
повернул, но следы уже были заглажены восьмифутовым слоем снега. Он
оказался в западне. Предстояло восемь с половиной месяцев зимы в
высокогорном краю около 53 параллели.
Нимпо упрямо ринулся в величайшую битву в своей жизни. Он вел ее в
почти беспрерывной темноте на 3-акровой заплатке, где еще сохранялась
трава. В долине раздавался однообразный стук копыт, пробивающих корку
снега. Январь и февраль прошли в пронзительном вое ветра и свирепых
морозах. Обильные снегопады грозили завалить каньон от стены до стены.
В начале мая два проезжих индейца сообщили, что видели одинокую
лошадь в скалах Итча—тощую, как скелет. Пэн пошел за индейцами в каньон и
был потрясен тем, что увидел. Большие немигающие глаза Нимпо смотрели
из провалившихся глазниц, длинная лохматая шерсть свалялась. Когда Пэн
привел его домой, все были ошеломлены. Ему скормили единственный мешок
овса. Кайюз выздоровел.
Этой осенью Нимпо вдруг резко изменился. Случилось это после того,
как он провалился в болото и мне пришлось его вытаскивать. Пока я
вызволял его, он как-то странно смотрел на меня. Казалось, изучает,
по-новому осмысливает пережитое. Когда живой и невредимый он уже стоял
на берегу и грязь капала с него, Нимпо издал какой-то тихий звук и
коснулся меня дрожащей ноздрей. После этого он уже никогда не причинял
нам беспокойства своей строптивостью и даже ребенок мог с ним
управляться.
Вскоре у нас прибавилось скота и соответственно работы. В течение
многих последующих лет Нимпо был одной из моих лучших и выносливейших
лошадей. Затем Нимпо охромел. Мне советовали его продать вместе с
другими калеками и старыми лошадьми на норковую ферму. Однако на
норковую ферму Нимпо не попал...
Как-то мне пришлось загонять стадо, застрявшее в еловом леске. Для
этой работы я выбрал немолодого, но опытного Стьюва. На обратном пути
Стьюв вдруг резко взметнул голову, натянул недоуздок и рванул в сторону,
в слепящий снег и ветер. Он проскочил через несколько сугробов, заржал и
направился прямо к воротам, которые вели к открытому пастбищу. Сквозь
завывание ветра мне послышался слабый скулящий звук. Я приподнялся в
седле и попытался заглянуть за ворота в сплошную серо-белую пелену.
Вдруг ветер переменился и на мгновение стала видна замерзшая, истощенная
маленькая вороная лошадка, стоящая на трех ногах спиной к ветру, со
взглядом, прикованным к воротам.
Старый Нимпо, понимая, что «боевые» дни его сочтены, покинул
одичавших лошадей и за долгие мили устремился к единственному месту, где
мог рассчитывать на клочок сена и пристанище. Ему повезло. Именно
верный друг Стьюв встретил его в эту метель.
Несколько дней назад гость на моем ранчо спросил меня, почему я
сделал специальное пастбище и обнес оградой стог сена для этих двух
старых кляч. Может быть, если он прочтет этот рассказ — поймет, почему.
|
