Это было лет сорок тому назад. Мы проводили одну из
первых экспедиций по обследованию иомудской породы лошадей в северной
части Туркменки.
Новый Ургенч у темно-кофейных вод бурной Аму-Дарьи, окруженный
джугарными и хлопковыми полями Ташауз, особенно Куня-Ургенч, были глухи и
трудно достижимы. Кое-где здесь еще скрывались остатки недобитых банд
басмачей, и ездить по этим районам приходилось с оглядкой.
Основным средством передвижения тогда были выносливые местные лошади.
Для экспедиции мне такую лошадь надо было купить. Моему помощнику —
переводчику, молодому зоотехнику Тулет — довольно скоро удалось
.подобрать для себя ладного гнедого коня местной породы, но с покупкой
лошади для меня депо затягивалось.
Один за другим проходили базарные дни, а коня по вкусу мне так и не
попадалось. То слишком горяч и избалован, то прост и туповат. Один
требователен и невынослив, другой, напротив, вынослив и неприхотлив, но
тихоход и ненадежен, если где придется рассчитывать на его быстроту. Кто
любит лошадей и знает в них толк, понимает, что такое дорожный конь
годный для всякого случая.
Мы шли как-то мимо широко раскрытых ворот караван-сэра я и здесь-то я
и увидел его. Да, это несомненно он—мой идеал. У запрокинутой
высококолесной хорезмской арбы на волосяном аркане стоял и смотрел в
нашу сторону не слишком крупный, но и не мелкий, серебристо-серой масти
как из стали отлитый, видно, что темпераментный, жеребец иомудской
породы. С .первого же взгляда я .оценил его безошибочно. Это как раз то,
что нужно!
Его хозяин выслушал наше предложение продать лошадь, как говорят, без особого энтузиазма, Видно, это не входило в его планы.
Не меньше часа шли переговоры и торг. В конце концов хозяин
согласился, и я приобрел коня и назвал его Ала-Беком. Не вдруг мы
.поладили с ним. Дня три пришлось мне подходить к Ала-Беку не иначе, как
в местном национальном костюме: халате и барашковой шапке. Да и то раз,
взвившись на дыбы, он чуть не положил меня на месте своим кованым
копытом.
Однако потом мы стали, что называется, друзьями. Бек ходил за мною
без повода, часами, не привязанный, ожидал меня то у крыльца
райисполкома, то у придорожной чайханы. И не было прохожего или
проезжего всадника, который не обратил бы на него внимания. А он м
действительно был хорош! Плотен и сух, благороден и крепок!
Уже много объехали мы земледельческих и кочевых аулов в этой северной
части Туркмении, много собрали интересных материалов об иомудской
лошади, и наша работа приближалась к концу. Оставалось не более
километров тридцати от последнего аула до Куня-Ургенча, и мы не спешили с
выездом. С удовольствием отдыхали в гостеприимной и по-кочевому уютной
юрте.
Зимнее солнце пошло на спуск, когда выяснилось, что у нас будет
попутчик — старый друг хозяина юрты, Поджидая его, распили еще чайник
зеленого туркменского чая. Наконец, подъехал и наш попутчик. Начался,
как всегда, в таких случаях, обмен степными новостями. Спешить не
хотелось, и мы засиделись.
Вдруг послышался конский топот. Подскакавший круто осадил коня за
юртой и позвал хозяина. Когда хозяин вернулся, вид у него был явно
чем-то обеспокоенный. Сев перед огнем, он бесцельно ткнул длинными
щипцами в угли, взял и опять поставил пиалу и затем, подавшись всем
корпусом в сторону Тулета, нашего будущего попутчика, что-то им сообщил.
Прежняя дружеская беседа превратилась в напряженное тревожное
.совещание вполголоса...
— Ну, Юрий Владимирович, или ехать сейчас, или лучше ночуем здесь,—
сказал мой помощник. — Хозяин предлагает остаться. Плов сделает. Он
говорит, что недалеко видели банду басмачей.
Спешно обсудив положение, решили все же ехать. Подседлали коней и
тронулись в начавшую уже темнеть пустоту беспредельной равнины. Кругом
тихо, безлюдно. Легкими обрывками плывут кучевые облака, то заслоняя, то
показывая вновь каленые рога яркого месяца. Гулко звучит плотная
холодная земля под двенадцатью подковами наших коней. То рысью, то
шагом, скупо .перекидываясь редкими фразами, проехали мы больше половины
пути.
Неожиданно Бек начал похрамывать. Хромота быстро усиливалась.
Пришлось слезть и вести его в поводу. В это время опять посветлело, и мы
все как-то сразу увидели в стороне группу всадников, человек восемь или
десять, двигавшихся параллельно нам, были достаточно ясно видны их
порывистые текинские кони, кое у кого четко обрисовывались контуры
оружия.
Я продолжал идти пешком: Бек хромал. Мои спутники уговаривали меня
сесть на коня, но я отказался, так как ясно представлял себе, что
спасаться бегством на хромой лошади было нелепо.
Не меньше часа мы двигались шагом (я пешком), провожаемые на том же
расстоянии темными силуэтами подозрительных «попутчиков». Их фигуры то
скрывались от нас тенью набегавших тучек, то с досадной ясностью
вырисовывались вновь. Но вот я замечаю, что Бек идет все ровнее и
ровнее. Его хромота исчезает на глазах. Очевидно, это был легкий накол о
камень, Скоро я уже смело сел в седло, и мы перешли на рысь. К этому
времени стало совсем темно. Большое облако плотно закрыло небо.
Подъезжая к тому месту, где слабо набитая и едва приметная дорога
раздваивалась, Бек начал проявлять беспокойство: насторожился и пошел
той особой напряженной походкой, которой обычно косячный жеребец
приближается к незнакомой ему лошади. Его уши энергично двигались.
Всматриваюсь вперед. Да, что-то есть. Вот глаз уже различает неясные
очертания чего-то довольно крупного. Верблюд? Лошадь? Приближаемся.
Обрисовывается фигура оседланной лошади. Однако странно — она отходит
прочь от нас. Странно потому, что здесь ездят только на жеребцах, а они
при встрече всегда готовы обнюхать друг друга и вступить в бой... Теперь
заметна и вторая фигура: темная тень пригнувшегося к земле человека. Он
тихонько отводит эту лошадь в сторону. Пока я несколько раз окликал
его, мои спутники уже успели порядочно отъехать. Пришлось и мне
последовать за ними. Тревожное состояние, начавшее уже было покидать нас
в связи с исчезновением подозрительных всадников, вернулось с удвоенной
силой. Дальше мы ехали молча, а если и перебрасывались скупыми фразами,
то бессознательно делали это вполголоса. Скоро наш путь должны были
перерезать три довольно глубоких оврага, следы древней оросительной
системы, гнавшей мутную амударьинскую воду н сухие степи хорезмских
просторов.
— Он говорит,— перевел Тулет слова ехавшего с нами туркмена,— что здесь наверно будет засада. Положение становилось опасным.
— Остались бы до утра в ауле,— так думал каждый из нас. Однако делать
уже было нечего — не возвращаться же обратно за двадцать с лишним
километров. Пока мы обсуждали наше положение, кони все шли и шли вперед.
Наконец, мы решили свернуть с дороги и переехать овраги стороной.
— Надо бы раньше, он говорит, что первый арык совсем близко,—-тихо сказал Тулет.
Здесь я допустил непоправимую ошибку. Вместо того, чтобы незаметно,
тихо перебраться через это опасное место, мы пустили .коней в галоп и
они ринулись в черную глубину сухого, наполовину уже засыпанного канала.
Сильными короткими рывками, осыпая комья земли, вынесли нас кони на
противоположный склон. Второй .почти рядом проходящий параллельный арык
был взят с ходу. Но впереди, широко и глубоко врезаясь в равнину, нас
ждал третий овраг. Сдержав разгоряченных лошадей, осторожно приближаемся
к нему. Наше нервное состояние передалось и лошадям. Они, вообще очень
чуткие к настроению всадника, шли сейчас с какой-то тугой, нервной
упругостью, ежесекундно готовые к внезапному броску.
Вслушиваемся, напрягаем зрение. Кругом тихо и темно. Подозрительно
тихо и пусто. Вот и овраг. Его склоны уходят в темноту. Отдаем поводья.
Как сорвавшиеся .пружины ринулись кони. Вниз, вверх. Еще рывок, еще и мы
будем наверху. Но справа со дна оврага раздалось четыре-пять
беспорядочных выстрелов. Лошади, как на крыльях вынесли нас на
противоположный скат, правда, мне показалось, что Бек как-то
неестественно дернулся всем телом, но не отстал, а неудержимо понес меня
вперед.
До Куня-Ургенча оставалось уже недалеко и мы проехали это расстояние
спокойно. Последние километры Бек как-то весь обмяк и шел необычайно
вяло.
Темнота совсем сгустилась. Наш караван-сарай нашли мы только потому,
что Тулет, ехавший впереди, бросил повод и его гнедой сам остановился в
полной темноте перед воротами. Спешившись, ощупью отыскиваю маленькую
калитку и со двора открываю тяжелые старинные ворота.
Расплывчатой тенью въезжает Тулет. Я жду, когда за ним пройдет и мой
серебристый красавец... Странно — не проходит! Смотрю за ворота, но
ничего не вижу.
— Тулет, Бек не входит, что-то неладно! Кричу в глубину двора. Достаньте-ка там какой-нибудь светильник!
Слышу, как скрипнула и хлопнула дверь в помещении, и опять сплошная тишина. Напрасно напрягаю зрение и слух.
— Бек, Бек! — зову в пустоту.
Тяжелое предчувствие недоброго, как в трясину поглощает меня. Наконец возвращается Тулет.
Лампа без стекла с выкрученным фитилем осветила нам печальную
картину: в нескольких шагах от калитки лежит уже бездыханное тело моего
серебристого Ала-Бека. Небольшое кровавое пятно в паху лаконично
констатирует причину его печального конца и в то же время преданность
коня. Молча стоим мы над его трупом. Нам обоим одинаково жаль отличного
коня, надежного и верного четвероногого друга.
Дорогой Бек, ты же спас меня. Когда проклятая пуля пробила твое
сильное тело, ты не упал, не шарахнулся вбок, не сбросил меня. Нет, ты
нес меня, превозмогая боль и слабость до последнего издыхания...
— Юрий Владимирович,— прервал мои тяжелые размышления Тулет,— идите в дом, а я сниму седло и уздечку.
|
