Лошадей отец видит теперь только на экране телевизора. В художественных ли фильмах или когда показывают соревнования конников-спортсменов. Побывать на бегах, поехать в родную деревню, где еще можно встретить живую лошадь, отец не в силах. Годы не те. А дома усядется перед телевизором, встрепенется весь. Через минуту-другую, глядишь, дрожащими руками подносит платок к глазам.
Любуясь какой-нибудь лошадью, вместе с нею и с наездником беря барьеры, он под конец непременно скажет: "Добра коняка. На Лорду скидается". А если лошадь ему не по духу, машет рукой и уходит курить: "Не-э, до Лорды ей далэ-эко!".
С детства Лорда была дьявольски хороша. Серой масти - высока, тонконогая, с веселыми глазами. Души не чаял в ней отец. Все лучшее- ей. Сам, бывало, молока не выпьет, хлеба не съест - Лорде несет. В непогодь фуфайкой, а то и одеялом укроет ее, в хату возьмет жеребенка на ночь. И она привязалась к отцу, как ребенок. Куда отец, туда и Лорда. Не успеет он поутру открыть дверь сарая, она уже навстречу. Обнюхает карманы - что там в них лакомое? Ведет отец к реке поить ее, так она-вон какая!-снимет с него картуз и ну играть им. Пустится в галоп с картузом по улице - грива на отлете. Вернется вроде бы отдать картуз отцу. Только он к ней, а Лорда-опять в сторону. Наиграется, отдаст, наконец, картуз, положит голову отцу на плечо и щекочет шею ему.
- От, чертяка!-восхищались мужики. - Цо ж не животне, а прямо людина!..
Шло время. Уже стал отец ездить на Лорде и верхом, и в упряжке, Кнута она не знала. Стоило чуть тронуть поводья, пошевелить вожжами, Лорда понимала, что от нее требуется. Старательная была. За всю ее жизнь лишь один раз отец ударил ее.
Дело было так. Как-то зимой - Лорде было уже около трех лет - участковый милиционер Орлов попросил отца свезти его на станцию к поезду на Воронеж. До станции семь верст. Пассажирский шел в два часа ночи. Отец согласился. В час запряг Лорду в санки, надел тулуп, кинул кнут в передок (на всякий случай, больше для порядка), и минут через сорок они были на станции.
Простившись с Орловым, отец завернул к Семеновне. Проживала на станции такая старушка. Заедешь к ней в ночь-полночь, у нее и выпить найдется, и яишенка поспеет к чарке. Пропустил отец стаканчик, зажевал глазуньей и - в дорогу.
От станции дорога идет в гору до самого Долгого Яра - версты полторы. Отец, слегка захмелевший, поудобнее уселся в санках и закутался в тулуп. Лорда спокойно пошла.
Ночь светлая - хоть иголки собирай. Снег поскрипывает под копытами и под полозьями. Мороз крепкий, градусов под тридцать. Луна над головой в огромном круге - стало быть, ждать надо еще большего мороза.
Поднялись на гору: Поравнялись с Долгим Яром. Жутковато в степи одному. Борясь с дремотой, отец напряженно оглядывался. Обычно, если что случалось, то как раз у Долгого Яра. Тут в дореволюционные годы и грабили, и убивали-все было.
И вдруг ухо резанул длинный свист где-то впереди. Отец вскочил на колени. Впереди на дороге чернела фигура человека. Недавно же смотрел - никого не было, и вот. Повернуть назад? Под гору Лорда в два счета докатит до станции.
Оглянулся. А сзади - дыхание слышно! - настигает санки другой мужик. Бежит тяжело. И главное - молча.
У отца хмель как рукой сняло. Все ясно. Следили. Сосвистывались. Выход один - гнать Лорду вовсю.
Рывком тулуп с себя. Кнут - в руки. Дернул вожжи.
- Ну, Лордик! - отец вроде бы крикнул, но не услышал собственного голоса. Язык во рту - как не свой.
Лорда вскинула голову и взяла рысью.
Тот, на дороге, впереди, раскинул руки - ловить, значит, собрался. У отца мороз по коже. Не испугалась бы Лорда! Испугается, рванет в сторону, в сугроб - санки набок, и все тогда...
А задний тем временем догналтаки санки, ухватился рукой за рещетку, пытаясь вскочить на планку между полозьями. Но это ему не удавалось. И планку плохо было видно в тени за решеткой. И не поспевал он за санками.
И все же сильный был, сукин сын, сумел и другой рукой уцепиться за решетку, прыгнул на планку. Планка, на счастье отцу, хлоп - и переломилась. Споткнулся задний, но не упал и, держась за решетку, продолжал бежать. Отец отпрянул и ударил кнутовищем по рукам, но тот не отставал.
Отец взглянул вперед. Расставивший руки был виден в полукруг дуги. То грива закрывала его, то он снова показывался, быстро приближаясь. Метров за пять до него отец что есть силы ударил Лорду по ногам кнутовищем. Лорда взвилась и прямо прыгнула на того - впереди. Он мелькнул у нее под ногами, взвизгнул под санками и сбил собой бегущего сзади. Задний повис на руках и волочился за санками.
Отец исступленно бил кнутовищем по его рукам, и тот не выдержал, отцепился и - кубарем по дороге,
Сгоряча вскочил и заорал вдогон хрипло:
- Ну, попомни!
Отца знобило, как в лихорадке. Он ещё не верил в спасение. Лорда неслась как безумная. Клочьями летела пена с удил.
Дома, выпряженная из санок, Лорда вся дрожала. Пар валил от нее столбом. Отец укрыл ее попоной и до утра водил по двору. Его душили слезы. Но он не в силах был плакать. Он прислонялся лицом к горячей Лординой шее и выдыхал одно лишь слово:
- Спасла... Спасла...
Наступила коллективизация. В слободе создавался первый колхоз. Отец сразу решил - вступать.
В один из дней уходил на работу, на мельницу. Уже вышел за ворота, но вернулся и сказал матери тихо:
- Должны прийти из колхоза... Если без меня, хай берут Лорду. Хай все берут: и корм для нее, и сбрую - все. Поспокойней будь.
Мать промолчала. С работы отец вернулся засветло. Не увидев во дворе санок, повозки и водовозки, он зашел в сарай. Лорды тоже не было.
В хату не стал заходить. У крыльца приостановила мать - вся в слезах.
- Ужин готов, - сказала. Отец не ответил, пошел в бригаду - через улицу перейти. Возле правления колхоза гудела гурьба мужиков. В кругу их - Лорда. Иван Хитрый, нагибал ей голову и хватал за челку, а Свнько Пикула поднимался на носках и, кряхтя, завязывал ей глаза какой-то черной тряпкой.
- Шо це вы робите? - спросил отец.
- Да ты ж оце выростыв сатанюку1 Не йдэ в колхозную конюшню, хоть ты сдохни! - забубнил Санько, - Мы ей тут и батога давали и вожжами - ни як. Да оце решили - глаза ей завязать да тоди и вести.
- Ты лучше б себе кой-шо завязал, - ругнулся отец. Лорда услышала его голос и враз поставила уши.
- Хиба ж так обращаются с лошадью?.. Лорда!
Лорда рванулась на дыбы. Иван упустил из рук повод. Санько, бросив тряпку, попятился. Мужики расступились.
Лорда подбежала к отцу, положила ему голову на плечо и всхрапнула. Он погладил ее, потрепал За гриву и пошел по двору. Лорда выгнула шею, ухватилась зубами за рукав отцовской фуфайки и пошла рядом.
Отец прошел по кругу двора, дошел до ворот на улицу и приостановился. В ворота был виден угол нашей хаты, окно с открытой ставней, распахнутая калитка. Лорда скосила глаз на улицу, бросила рукав, заржала и повернулась к отцу.
Примолкли мужики и насторожились.
Отец повернул от ворот в глубину колхозного двора, прошел мимо мужиков молча в конюшню. Лорда пригнула голову в дверях и вошла вслед за отцом.
В конюшне он привязал ее поводом к станку. Лорда обнюхивала отца и тихо ржала.
Не глядя ей в глаза, он постоял, подождал, пока не просохли слезы, и вышел из конюшни один.
В колхозе отец работал в мастерской по изготовлению вощины для пасек. Ездить на лошадях ему почти не приходилось. На Лорде ездили другие. Но она помнила отца. Когда привела жеребенка, никого не подпускала к себе. Позвали отца - он ухаживал за ней.
В тридцать третьем голодали не одни люди. Голодала и скотина. Лорда ожеребилась во второй раз. Худющая была до невозможности. Лишь кости торчали. И однажды в ночном напали на нее волки. Лорда не смогла отбиться, и они крепко порвали ее. Так крепко, что она не оправилась...
Много воды утекло с тех пор. Отец уехал в город, стал рабочим. Почти за полвека городской жизни никогда уже не имел дела с колхозным хозяйством, с лошадьми. А вот, поди ж ты, увидит на экране опушку леса, пшеничное поле, табун на лугу и сразу-в воспоминаниях Лорда...