( Все, что описано в этом рассказе, не досужий вымысел автора, а реальные события, произошедшие в 1930 г. в полку под командованием Георгия Константиновича Жукова. )

Что же теперь будет? Давать тебе овса или нет? Ты ж душегуб! Вразумел? — причитал старшина Цымбал. стоя у стойла Казбека. Прижав уши, жеребец внимательно смотрел на старшину своими черными глазами с длинными ресницами. Воспринимая и осмысливая речь старшины, он медленно наклонял голову то в одну, то в другую сторону. Он любил старшину. Его любили все лошади конюшни. Обращался он с ними, как с малыми детьми. Никогда ни одна лошадь не видела у него в руках кнута. Лаской и уговорами он заставлял самых строптивых войти в стойло, подать ногу, лечь на бок для осмотра ветеринаром. А на манеже подавал команды только спокойным голосом. И лошади его слушались, подчинялись воле старшины, воспринимая его как вожака табуна. Кроме своего хозяина — Бориса Шимана Казбек беспрекословно подчинялся только старшине. Ездового — красноармейца Гришу, который за ним ухаживал: кормил, поил, чистил и выводил на манеж, он уважал, но относился к нему как к равному, иногда позволяя себе даже некоторые вольности — в виде оскала зубов и ударов копытами о стену стойла. В соседнем стойле стояла подруга и одногодок Казбека — вороная кобылица, красавица Дира — лошадь командира 39-го полка — Жукова Георгия Константиновича. Высунув из стойла голову, она вслушивалась в разговор людей, пытаясь понять, что же случилось, в чем провинился ее друг, любимец конюшни, мощный гнедой дончак Казбек.

Почему Цымбал назвал его незнакомым словом «душегуб»? Хорошо это или плохо? Судя по выражению лиц Цымбала и стоявшего за ним Гриши, Дира чувствовала, что в повседневной жизни конюшни случилось что-то необычное. Еще никогда не был расстроен так старшина и безутешно печален Гриша. Чутье подсказывало ей, что с Казбеком произошло что-то непоправимо страшное и ему сейчас очень плохо. Захотелось его приласкать, утешить: встать рядом и положить на круп друга свою голову. Так лошади выражают глубокую симпатию и любовь друг к другу.
— Товарищ старшина, что же будет теперь с Казбеком? Неужто в расход? Как же я без него? Он же еще может служить. Я же говорил вам и командиру Федорову, что нельзя сейчас седлать и садиться на Казбека. Не послушали...
— Ой, ничего не ведаю, Гриша. Це ж увсе от командира зависит Вот приедет командир, как решит Георгий Константинович, так и будет.

Постояв еще немного у стойла Казбека, люди ушли. Конь, как изваяние, опустив голову, стоял, не притрагиваясь даже к свежему душистому сену, заботливо положенному в ясли Гришей. За последние дни он почти ничего не ел. Был необычно тих, а большие глаза выражали глубокую печаль и тоску. Находясь в состоянии апатии ко всему окружающему, он, как глухой, не реагировал ни на какие звуки, особенно утром наполняющие конюшню. Чаще всего стоял неподвижно, уткнувшись головой в угол стойла и о чем-то думал или что-то вспоминал. Таким его раньше никто не знал. До сегодняшнего дня Гриша несколько раз пытался вывести его на манеж, но он упорно не хотел выходить. Зловеще скаля зубы, упирался, вырывал из рук повод, поворачивался к нему задом и угрожающе стучал копытами.

Видя, как страдает лошадь, Цымбал в нарушение устава впервые дал команду ездовому — оставить коня в покое. И вот только сегодня утром старшина лично сам, уговорами и лаской заставил коня подчиниться, оседлал его и сказал Грише отвести его к новому хозяину ~ командиру второго эскадрона Федорову. А потом случилось то, что потрясло весь полк.

Совсем молодым, резвым жеребцом привезли Казбека с конезавода в кавалерийский полк. За новым составом лошадей на конезавод был откомандирован тогда еще командир эскадрона Борис Шиман с старшиной Цымбалом и группой красноармейцев. Отбирая коней, Шиман обратил внимание на жеребца гнедой масти с черной, слегка вьющейся гривой и таким же черным, как смоль, хвостом и с белой звездочкой на лбу. Рыжеватая шерсть в лучах солнца лоснилась и отливала золотистым блеском. Конь был выше стандартного роста, с мощной грудью и крепкими, мускулистыми ногами. Он ни секунды не стоял на месте, грыз белоснежными зубами стальные карабины удила и пританцовывал. Главное чем привлек он внимание Шимана, — это глаза: быстрые, озорные и умные- Что-то в нем было такое, едва уловимое только для глаза опытного конника, связавшего всю свою жизнь с лошадьми. Было что-то осмысленное. Казалось, он понимал, что происходят смотрины — выбор лошадей — и всем своим видом старался привлечь к себе внимание, понравиться этим людям в зеленой форме. Круто выгнув шею и бросая в их сторону кооые взгляды, конь, до предела натягивая повод, возбужденно пританцовывал, при этом двигаясь то в одну, то в другую сторону. В танце резко останавливался и, как бы кланяясь, низко опускал голову. Размахивая, как веером, иссиня-черным хвостом, он всеми своими движениями красноречиво выражал свое отношение к этим людям и как бы обращался к ним:«Смотрите! Смотрите, каков я! Сколько во мне силы! Возьмите меня. Я красивый, умный. Возьмите, пожалуйста, возьмите!»
Конь очень понравился Шиману, к тому же его лошадь подлежала списанию по возрасту.
— Хорош шельмец! Надо же, устроил представление! Ну, что, товарищ Цымбал, возьмем его?
—- А как же. Хороший конь!

Так Казбек после тщательной ветеринарной проверки оказался в конюшне комсостава полка. Выездку и учебу принимал легко, можно сказать, играючи. Своего хозяина Шимана понимал с полуслова, с полужеста. Их взаимоотношения сразу сложились нежно-ласковыми. С каждым днем их нелегкой совместной службы, которая в основном состояла из учений, тренировок и состязаний, между ними росла взаимная привязанность, перерастающая в беспредельную преданность и любовь. Казбек ужасно ревновал хозяина. Когда в его присутствии Шиман позволял себе хвалить какую-нибудь лошадь, он тут же выражал свое недовольство: начинал фыркать и бить о землю передним копытом. Понимая коня, Шиман старался скорее успокоить друга: поглаживал его по морде и говорил ему что-нибудь приятное, ласковое. И конь, как бы прощая ему бестактность, кивал головой или в знак признательности и прощения клал свою голову ему на плечо. Но если хозяин не только хвалил чужую лошадь, а еще и дотрагивался до нее, хлопал по шее или крупу, то этого Казбек вынести никак не мог. Запрокинув голову, оскалив зубы, ржал и рыл копытами землю. А когда Шиман подходил к нему, чтобы успокоить, он отворачивался, выражая тем самым свою обиду за «предательство».

Командир эскадрона и конь жили одной жизнью, делая одно общее дело — служили Родине. Служили в одном из лучших полков Красной Армии, под командованиеммолодого, энергичного, неугомонного комполка — Жукова Георгия Константиновича. Все учения и занятия в полку проходили азартно и весело, во всем был дух состязательности. Бойцы соревновались друг с другом, взвод со взводом, эскадрон с эскадроном. Одержимость была во всем: от лихой кавалерийской атаки до художественной самодеятельности в клубе полка, где и сам комполка иногда с воодушевлением играл на баяне. Жизнь буквально кипела, и командиры всех рангов были все время с подразделениями, разве что не ночевали с бойцами. Лошади жили той же жизнью, что и весь полк, но с еще большей физической нагрузкой: скорость, маневр, преодоление препятствий, бесстрашие перед разрывами гранат снарядов — все эти черты были присущи каждой лошади полка. Но еще они несли и свои чисто лошадиные нагрузки, которые должна была выполнять каждая строевая лошадь: выездка, тренинг — упражнения на разные аллюры: это и фигурная езда, и гладкие скачки, и стипл-чез — спортивные соревнования на скорость бега с преодолением различных препятствий, и рубка клинками на всем скаку лозы. Все это чередовалось с боевой учебой: развертыванием в атакующую лаву, когда кони и люди в одном порыве, сметая все на своем пути, несутся лавиной на «противника», со стрельбами из-за укрытия, при этом конник ведет огонь, положив карабин на бок лежащей лошади. Казбек все это делал с каким-то озорством и удалью. Его сила, выносливость и темперамент с лихвой укладывались в бурный ритм жизни эскадрона, и еще оставалась часть неуемной энергии, чтобы пошалить и подразнить Гришу. Он никогда не подводил хозяина. Конь наслаждался его присутствием. Близость Шимана успокаивала Казбека. Он всегда очень внимательно следил за каждым его движением, жестом, интонацией голоса. Запах его мокрой от пота гимнастерки был для него самым дорогим и родным запахом. При разборке коней по команде «По коням!» на свист хозяина быстро подбегал, подставляя бок со стременем. На соревнованиях он выкладывался весь и приходил к финишу на последнем дыхании. Понимал малейшее движение повода, а шенкеля чувствовал от колена до щиколотки ноги хозяина. Они очень часто были первыми. Триумф победы Казбек в отличие от спокойного, застенчивого и скромного Шимана переживал всегда бурно: из последних сил вставал на дыбы, перебирая в воздухе передними ногами и сбрасывая белую пену пота с впалых боков, раздувал ноздри и заливисто ржал. А после получения приза, подгибая колени, несколько раз кланялся под бурные аплодисменты зрителей.

На городском ипподроме часто проводились конноспортивные праздники и, как правило, в них принимал участие 39-й кавполк. Горожане очень любили эти праздники, и все трибуны были забиты зрителями до отказа. От полка выступал сводный эскадрон, чаще всего под командованием одного из лучших конников полка -— Бориса Шимана. Лошадей подбирали по масти и спортивным способностям. В строю шли кони: первый взвод — серые в яблоках, второй взвод —- вороные, третий взвод — гнедые, а впереди — командир эскадрона на Казбеке. Все лошади были украшены разноцветными лентами, вплетенными в хвосты и гривы, а ноги были перетянуты белыми чулками. Шум трибун, звуки оркестров, торжественно-праздничная обстановка волновала не только людей, но и лошадей, чувствующих причастность к этим событиям. Полковой оркестр перекликался с оркестром городских пожарных.

Бравурные марши сменялись звуками задорных танцев. Перед началом состязаний Шиман выводил эскадрон на ближнюю к трибунам дорожку. Они шли в строю по четыре в шеренге. Как только Казбек доходил до края трибун, оркестр начинал играть польку или краковяк и он в ритм музыки переходил в танец. Высоко поднимая передние ноги и переставляя их то влево, то вправо, раскачиваясь всем корпусом, конь вдохновенно плясал. А за ним также в такт музыки, цокая подкованными копытами и кивая головами, гарцевал эскадрон боевых коней.

Трибуны взрывались овацией. Это великолепное зрелище не могло оставить никого равнодушным. Аплодисменты и возгласы продолжались до тех пор, пока строй не скрывался из вида.

О взаимной привязанности между Шиманом и Казбеком в полку ходили легенды и шутки. Шутили, что Шиман вообще не расстается с конем и ночует не дома с женой, а в яслях у Казбека. Или «Борисово сердце на холке у коня». Шутили-то, в общем, безобидно. Но многих, особенно любопытных жен комсостава, очень интересовало — как же к его одержимости относится жена? Но на удивление гарнизонных сплетниц в семье у Бориса никаких проблем не было. Жена и двое его детей жили его жизнью. Дети были еще малы, чтобы претендовать не только на повышенное внимание, но и на его свободное время, которого у него практически и не было. Любящая, умная жена привыкла к такой жизни и в душе даже гордилась своим Борисом за его успехи, о которых в полку, как в большой семье, становилось быстро известно. Она понимала, что значит для него служба: служба командира Красной Армии под командованием одного из лучших комполка — Жукова, на которого все, и в том числе Борис, равнялись и пытались подражать ему во всем. Дети не видели отца почти всю неделю. Правда, семилетний сын Юра умудрялся не заснуть до прихода отца домой. Для него было чрезвычайно важно перед сном потрогать его клинок, примерить отцовскую кожаную портупею, дотронуться до кобуры с маузером и только после этого ритуала спокойно лечь в постель, мечтая о воскресном дне, когда отец, на зависть другим мальчишкам, покатает его на своем знаменитом Казбеке.