Воспоминание, которое привело сюда Люсю, относилось к голодным
послевоенным годам. Не то к сорок шестому, не то к сорок седьмому.
Весной, перед севом, Люсю отправили бороновать это поле. Накануне шел
дождь, земля была сырой и липла к бороне так, что та волочилась, как
шкура. По доброму, следовало, конечно, подождать, пока земля подсохнет,
но ждать то ли не могли, то ли не хотели. К тому же перед этим поле
отдыхало, было отдано под пар и сильно заросло, прошлогодняя трава
забила зубья, и борона все время тащилась поверху, то и дело ее
приходилось переворачивать и чистить. Конь Люсе достался старый,
слабосильный, они все в ту весну едва таскали ноги, но этот и вовсе был
похож на свою тень.
И опять, уже в который раз сегодня, Люся услышала, как прозвучало в
ней нужное слово. Игренька. Коня звали Игренькой, и с этим словом,
которое все еще звучало в ушах, воспоминание сразу стало намного полнее и
яснее. Люся отчетливо увидела перед собой рыжей масти коня с серебряной
гривой и серебряной звездой во лбу – худого до того, что, казалось,
высохли даже копыта, и себя за ним – тоненькую, во что попало одетую
девчонку, взмахивающую вожжами и подпрыгивающую на одной ноге, стараясь
второй вдавить борону в землю. Позади остается волнистый, причудливый
след.
Лопатки у Игреньки ходили вместе с ногами: вперед – назад, вперед –
назад. Под гору он еще стаскивал борону, но, после того, как
разворачивались, до верхней межи останавливался раз десять. Переводя
ноги, он вытягивался и хрипел. Люся уже не понукала его, не гнала и
чистила борону только тогда, когда он изнемогал, а вычистив, трогала его
по боку вожжой. Перед тем, как стронуться, Игреньке надо было
раскачаться, сразу с места он взять не мог. Его часто заносило в
сторону: в гору он тянул с закрытыми глазами – наверное, чтобы не
видеть, сколько осталось до межи. Девчонка тогда измучилась с ним,
измучилась с травой, с грязью, она, как и Игренька, тоже держалась на
пределе сил, и тогдашнее состояние вдруг передалось сейчас Люсе и сжало
ее. Она почувствовала такую сильную усталость и беспомощность, что
опустилась на траву, так и не выйдя на поле.
В конце концов Игренька запнулся и упал. Люся перепугалась. Она стала
дергать его вожжами, ничего не добившись, схватила за узду и потянула
голову коня вверх – он мотал головой и стягивал ее на землю. Люся
закричала на Игреньку – не столько от злости, сколько от страха, и от
страха же стала пинать его во впалый бок, от ударов по телу коня
прокатывались судорожные толчки, но он не делал даже попытки подняться.
Оглядываясь, Люся отступила от него, потом набежала и попробовала
подхватить коня в беремя, царапая его с того бока, на который он упал,
только напрасно оттягивая его обвисшую, податливую кожу. Тогда Люся
бросилась в деревню.
Слава богу, мать была дома. Они бегом прибежали обратно, к
завалившемуся Игреньке. Он лежал на животе, подогнув под себя ноги,
земля вокруг него была изъезжена – видно, без Люси в своем недобром,
напугавшем его предчувствии он пытался подняться и не смог, а теперь
успокаивался, смирившись с тем, что будет, приласканный проникающим
сквозь землю покоем. Мать присела перед ним на колени, стала гладить по
тонкой, как стесанной, шее.
— Игреня, – приговаривала она. – Ты это чё удумал, Игреня? От
дурной, от дурной. Он уж трава полезла, а ты пропадать собрался.
Осталось дотерпеть то неделю, не больше, и жить будешь, любая кочка на
жвачку подаст. Ты погоди, Игреня, не поддавайся. Раз уж зиму
перезимовал, тепери сам бог велел потерпеть. Осталось то уж… господи…
раз плюнуть осталось то. Чё там зиму – войну мы с тобой пережили. Всю
войну ты, бедовый, на лесозаготовках маялся, бревны таскал, а такая ли
это работа? И таскал, дюжил. А тут уж на характере можно продержаться, я
давно уж на характере держусь.
Конь повернул к ней острую, как клюв, морду и потянулся к ее рукам губами.
— Ничё нету, – испугалась мать. – У меня ничё нету, Игреня, ничё не
взяла. От дура так дура. А он все понимает, хоть и конь. Ишо бы,
Игреня, да не понимал. – Она гладила его по морде, теребила свалявшуюся
челку. – Он, подимте, не такое в толк брал, чё и другой человек не
возьмет. В позапрошлом годе, когда Игреньке бревном сломали ногу и его
хотели отдать на мясо, кто на трех ногах ускакал в тайгу? Он, Игренька. И
покуль кость на свое место не взялась, не выходил, отлеживался. Потом
ишо сколь хромал. А я тебя никому не давала, на тебе, на хромоногом,
воду на молоканку возила и, чтоб не бередить ногу, наливала не цельную
бочку. Конь вскинул голову и тонко, виновато заржал.
Мать потрепала его по шее, и он, откликаясь на ласку, заржал во второй раз я завозил под собой ногами.
— Погоди, Игреня, – заторопилась мать и стала освобождать его от
постромок. – Погоди, сичас. Сичас мы с тобой будем подыматься. И то –
хватит лежать, належался. – Игренька водил за ней головой и дрожал от
нетерпения и страха за свою слабость. Когда мать взяла его под уздцы, он
с силой выкинул вперед передние ноги, но далеко, неудобно, так что
пришлось подтягивать их ближе, напружинился, натянулся, вздымая задние, и
не смог, осел обратно. Отвернувшись от матери, он снова заржал, и в его
голосе было отчаяние: не могу, сами видите, не могу. Мать стала
успокаивать его: – Погоди, Игреня, погоди, отдохни. Не сразу. Ишь ты,
cpaзy 110 захотел. Сял и то хорошо, и то давай сюды. Сичас отдохнешь и
подымешься. Ничё, ничё. Ох ты, Игреня ты Игреня.
Она обвела глазами Люсину работу и упрекнула:
— Повдоль надо было ездить, а не поперек. Тут на бугор и здоровый конь не вытянет. А ему где же…
— Ага, такой гон…
— Ну и чё? Ехала бы и ехала помаленьку, никто тебя не гнал. Земля то
одна – хошь вдоль, хошь поперек. Сколь ее тут есть, столь и есть. Не
прибудет.
Она подала Люсе повод, а сама зашла сбоку и, хлопнув коня по спине,
подхватила его снизу. Игренька переставил передние ноги, как бы уходя с
уронившего его места, и вытянул задние, в последнем отчаянном усилии
выпрямил их и встал в полный рост. Он покачивался на своих четырех
ногах, а мать поддерживала его, обняв рукой за спину, и радостно
приговаривала: – Ну и от, ну и от. Я ить тебо говорела. А то пропадать
собрался – ну не грех ли? Скажи кому, дак и обсмеют тебя, подумают,
дизентир. А какой ты дизентир, Игреня? Господи, какой ты дизентир?
Хлопни на тебе комара, ты и повалишься. От и весь с тебя дизентир. Тебя
ли сичас на работу назначать? Пойдем, дизентир, пойдем. Она взяла его в
повод и потянула за собой. Раскачавшись, конь тронулся, почти сразу же
остановился и, будто испугавшись, что опять упадет, заковылял дальше.
|
