Юрий Коваль
КАРТОФЕЛЬНАЯ СОБАКА
Дядька мой, Аким Ильич Колыбин, работал сторожем
картофельного склада на станции Томилино под Москвой. По своей картофельной
должности держал он много собак.
Впрочем, они сами приставали к нему где-нибудь на рынке или
у киоска «Соки-воды». От Акима Ильича по-хозяйски пахло махоркой, картофельной
шелухой и хромовыми сапогами. А из кармана его пиджака торчал нередко хвост
копченого леща.
Порой на складе собиралось по пять-шесть псов, и каждый день
Аким Ильич варил им чугун картошки. Летом вся эта свора бродила возле склада,
пугая прохожих, а зимой псам больше нравилось лежать на теплой, преющей
картошке.
Временами на Акима Ильича нападало желание разбогатеть. Он
брал тогда кого-нибудь из своих сторожей на шнурок и вел продавать на рынок. Но
не было случая, чтоб он выручил хотя бы рубль. На склад он возвращался еще и с
приплодом. Кроме своего лохматого товара, приводил и какого-нибудь Кубика,
которому некуда было приткнуться.
Весной и летом я жил неподалеку от Томилино на дачном
садовом участке. Участок этот был маленький и пустой, и не было на нем ни сада,
ни дачи – росли две елки, под которыми стоял сарай и самовар на пеньке.
А вокруг, за глухими заборами, кипела настоящая дачная жизнь:
цвели сады, дымились летние кухни, поскрипывали гамаки.
Аким Ильич часто наезжал ко мне в гости и всегда привозил
картошки, которая к весне обрастала белыми усами.
– Яблоки, а не картошка! – расхваливал он свой подарок. – Антоновка!
Мы варили картошку, разводили самовар и подолгу сидели на
бревнах, глядя, как между елками вырастает новое сизое и кудрявое дерево – самоварный
дым.
– Надо тебе собаку завести, – говорил Аким Ильич. Одному
скучно жить, а собака, Юра, это друг человека.
Хочешь, привезу тебе Тузика? Вот это собака! Зубы – во!
Башка – во!
– Что за имя – Тузик. Вялое какое-то. Надо было назвать покрепче.
– Тузик – хорошее имя, – спорил Аким Ильич. – Все равно как Петр или Иван. А то
назовут собаку Джана или Жеря. Что за Жеря – не пойму.
С Тузиком я встретился в июле.
Стояли теплые ночи, и я приноровился спать на траве, в
мешке. Не в спальном мешке, а в обычном, из-под картошки. Он был сшит из
прочного ноздреватого холста для самой, наверно, лучшей картошки сорта «лорх».
Почему-то на мешке написано было «Пичугин». Мешок я, конечно, выстирал, прежде
чем в нем спать, но надпись отстирать не удалось.
И вот я спал однажды под елками в мешке «Пичугин».
Уже наступило утро, солнце поднялось над садами и дачами, а
я не просыпался, и снился мне нелепый сон. Будто какой-то парикмахер намыливает
мои щеки, чтоб побрить. Дело свое парикмахер делал слишком упорно, поэтому я и
открыл глаза.
Страшного увидел я «парикмахера».
Надо мной висела черная и лохматая собачья рожа с желтыми
глазами и разинутой пастью, в которой видны были сахарные клыки. Высунув язык,
пес этот облизывал мое лицо.
Я закричал, вскочил было на ноги, но тут же упал,
запутавшись в мешке, а на меня прыгал «парикмахер» и ласково бил в грудь
чугунными лапами.
– Это тебе подарок! – кричал откуда-то сбоку Аким Ильич. – Тузик
звать!
Никогда я так не плевался, как в то утро, и никогда не умывался
так яростно. И пока я умывался, подарок – Тузик наскакивал на меня и выбил в
конце концов мыло из рук. Он так радовался встрече, как будто мы и прежде были
знакомы. – Посмотри-ка, – сказал Аким Ильич и таинственно, как фокусник, достал
из кармана сырую картофелину.
Он подбросил картофелину, а Тузик ловко поймал ее на лету и
слопал прямо в кожуре. Крахмальный картофельный сок струился по его
кавалерийским усам.
Тузик был велик и черен. Усат, броваст, бородат. В этих
зарослях горели два желтых неугасимых глаза и зияла вечно разинутая, мокрая,
клыкастая пасть.
Наводить ужас на людей – вот было главное его занятие.
Наевшись картошки, Тузик ложился у калитки, подстерегая
случайных прохожих. Издали заприметив прохожего, он таился В одуванчиках и в
нужный момент выскакивал с чудовищным Ревом. Когда же член дачного кооператива
впадал в столбняк,
Тузик радостно валился на землю и смеялся до слез, катаясь
на спине.
Чтоб предостеречь прохожих, я решил приколотить к забору
надпись: «Осторожно – злая собака». Но подумал, что это слабо сказано, и так
написал:
ОСТОРОЖНО!
КАРТОФЕЛЬНАЯ
СОБАКА!
Эти странные, таинственные слова настраивали на испуганный
лад. Картофельная собака – вот ужас-то!
В дачном поселке скоро прошел слух, что картофельная собака
– штука опасная. – Дядь! – кричали издали ребятишки, когда я прогуливался с
Тузиком. – А почему она картофельная?
В ответ я доставал из кармана картофелину и кидал Тузику. Он
ловко, как жонглер, ловил ее на лету и мигом разгрызал. Крахмальный сок
струился по его кавалерийским усам.
Не прошло и недели, как начались у нас приключения.
Как-то вечером мы прогуливались по дачному шоссе. На всякий
случай я держал Тузика на поводке.
Шоссе было пустынно, только одна фигурка двигалась
навстречу. Это была старушка-бабушка в платочке, расписанном огурцами, с
хозяйственной сумкой в руке.
Когда она поравнялась с нами, Тузик вдруг клацнул зубами и
вцепился в хозяйственную сумку. Я испуганно дернул поводок – Тузик отскочил, и
мы пошли было дальше, как вдруг за спиной послышался тихий крик:
– Колбаса!
Я глянул на Тузика. Из пасти его торчал огромный батон
колбасы. Не колесо, а именно батон толстой вареной колбасы, похожий на
дирижабль.
Я выхватил колбасу, ударил ею Тузика по голове, а потом
издали поклонился старушке и положил колбасный батон на шоссе, подстелив
носовой платок.
…По натуре своей Тузик был гуляка и барахольщик. Дома он
сидеть не любил и целыми днями бегал где придется. Набегавшись, он всегда
приносил что-нибудь домой: детский ботинок, рукава от телогрейки, бабу
тряпичную на чайник. Все это он складывал к моим ногам, желая меня порадовать. Честно
сказать, я не хотел его огорчать и всегда говорил:
– Ну молодец! Ай запасливый хозяин!
Но вот как-то раз Тузик принес домой курицу. Это была белая
курица, абсолютно мертвая.
В ужасе метался я по участку и не знал, что делать с
курицей. Каждую секунду, замирая, глядел я на калитку: вот войдет разгневанный
хозяин.
Время шло, а хозяина курицы не было. Зато появился Аким
Ильич. Сердечно улыбаясь, шел он от калитки с мешком картошки за плечами.
Таким я помню его всю жизнь: улыбающимся, с мешком картошки
за плечами.
Аким Ильич скинул мешок и взял в руки курицу.
– Жирная, – сказал он и тут же грянул курицей Тузика по
ушам.
Удар получился слабенький, но Тузик-обманщик заныл и
застонал, пал на траву, заплакал поддельными собачьими слезами.
– Будешь или нет?!
Тузик жалобно поднял вверх лапы и скорчил точно такую
горестную рожу, какая бывает у клоуна в цирке, когда его нарочно хлопнут по
носу. Но под мохнатыми бровями светился веселый и нахальный глаз, готовый
каждую секунду подмигнуть.
– Понял или нет?! – сердито говорил Аким Ильич, тыча курицу
ему в нос.
Тузик отворачивался от курицы, а потом отбежал два шага и
закопал голову в опилки, горкой насыпанные под верстаком.
– Что делать-то с нею? – спросил я.
Аким Ильич подвесил курицу под крышу сарая и сказал:
– Подождем, пока придет хозяин.
Тузик скоро понял, что гроза прошла. Фыркая опилками, он
кинулся к Акиму Ильичу целоваться, а потом вихрем помчался по участку и
несколько раз падал от восторга на землю и катался на спине.
Аким Ильич приладил на верстак доску и стал обстругивать ее
фуганком. Он работал легко и красиво – фуганок скользил по доске, как длинный
корабль с кривою трубой.
Солнце пригревало крепко, и курица под крышей задыхалась.
Аким Ильич глядел тревожно на солнце, клонящееся к обеду, и говорил
многозначительно:
– Курица тухнет!
Громила Тузик прилег под верстаком, лениво вывалив язык.
Сочные стружки падали на него, повисали на ушах и на бороде.
– Курица тухнет!
– Так что ж делать?
– Надо курицу ощипать, – сказал Аким Ильич и подмигнул мне.
И Тузик дружелюбно подмигнул из-под верстака.
– Заводи-ка, брат, костер. Вот тебе и стружка на растопку
Пока я возился с костром, Аким Ильич ощипал курицу и скоро
забурлил в котелке суп. Я помешивал его длинной ложкой и старался разбудить
свою совесть, но она дремала в глубине души.
– Пошамаем, как люди, – сказал Аким Ильич, присаживаясь к
котелку.
Чудно было сидеть у костра на нашем отгороженном участке.
Вокруг цвели сады, поскрипывали гамаки, а у нас – лесной костер, свободная
трава.
Отобедав, Аким Ильич подвесил над костром чайник и запел:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина…
Тузик лежал у его ног и задумчиво слушал, шуршал ушами,
будто боялся пропустить хоть слово. А когда Аким Ильич добрался до слов «но
нельзя рябине к дубу перебраться», на глаза Тузика набежала слеза.
– Эй, товарищи! – послышалось вдруг.
У калитки стоял какой-то человек в соломенной шляпе.
– Эй, товарищи! – кричал он. – Кто тут хозяин?
Разомлевший было Тузик спохватился и с проклятьями кинулся к
забору.
– В чем дело, земляк? – крикнул Аким Ильич.
– В том, что эта скотина, – тут гражданин ткнул в Тузика
пальцем, – утащила у меня курицу.
– Заходи, земляк, – сказал Аким Ильич, цыкнув на Тузика, – чего
через забор попусту кричать.
– Нечего мне у вас делать, – раздраженно сказал хозяин
курицы, но в калитку вошел, опасливо поглядывая на Тузика.
– Сядем потолкуем, – говорил Аким Ильич. – Сколько же вы кур
держите? Неверное, десять?
– «Десять»… – презрительно хмыкнул владелец, – двадцать две
было, а теперь вот двадцать одна. – Очко! – восхищенно сказал Аким Ильич. – Куриный
завод! Может быть, и нам кур завести? А?.. Нет, – продолжал Аким Ильич, подумав.
– Мы лучше сад насадим. Как думаешь, земляк, можно на таком участке сад
насадить?
– Не знаю, – недовольно ответил земляк, ни на секунду не
отвлекаясь от курицы.
– Но почвы здесь глинистые. На таких почвах и картошка
бывает мелкая, как горох. – Я с этой картошкой совсем измучился, – сказал
хозяин курицы. – Такая мелкая, что сам не кушаю. Курям варю. А сам все макароны,
макароны…
– Картошки у него нету, а? – сказал Аким Ильич и хитро
посмотрел на меня. – Так ведь у нас целый мешок. Бери.
– На кой мне ваша картошка! Курицу гоните. Или сумму денег.
– Картошка хорошая! – лукаво кричал Аким Ильич. Яблоки, а не
картошка. Антоновка! Да вот у нас есть отварная, попробуй-ка.
Тут Аким Ильич вынул из котелка отваренную картофелину и
мигом содрал с нее мундир, сказавши: «Пирожное».
– Нешто попробовать? – засомневался владелец курицы. – А то
все макароны, макароны…
Он принял картофелину из рук Акима Ильича, посолил ее
хозяйственно и надкусил.
– Картошка вкусная, – рассудительно сказал он. – Как же вы
ее выращиваете?
– Мы ее никак не выращиваем, – засмеялся Аким Ильич, потому
что мы работники картофельных складов. Она нам полагается как паек. Насыпай
сколько надо.
– Пусть ведро насыплет, и хватит, – вставил я.
Аким Ильич укоризненно поглядел на меня.
– У человека несчастье: наша собака съела его курицу Пусть
сыплет сколько хочет, чтоб душа не болела.
На другой же день я купил в керосиновой лавке толковую цепь
и приковал картофельного пса к елке.
Кончились его лебединые деньки.
Тузик обиженно стонал, плакал поддельными слезами и так
дергал цепь, что с елки падали шишки. Только лишь вечером я отмыкал цепь,
выводил Тузика погулять.
Подошел месяц август. Дачников стало больше. Солнечными
вечерами дачники в соломенных шляпах вежливо гуляли по шоссе. Я тоже завел себе
шляпу и прогуливался с Тузиком, напустив на свое лицо вечернюю дачную улыбку.
Тузик-обманщик на прогулках прикидывался воспитанным и
любезным псом, важно поглядывал по сторонам, горделиво топорщил брови, как
генерал-майор.
Встречались нам дачники с собаками – с ирландскими сеттерами
или борзыми, изогнутыми, как скрипичный ключ. Издали завидев нас, они
переходили на другую сторону шоссе, не желая приближаться к опасной
картофельной собаке.
Тузику на шоссе было неинтересно, и я отводил его подальше в
лес, отстегивал поводок.
Тузик не помнил себя от счастья. Он припадал к земле и
глядел на меня так, будто не мог налюбоваться, фыркал, кидался с поцелуями, как
футболист, который забил гол. Некоторое время он стремительно носился вокруг и,
совершив эти круги восторга, мчался куда-то изо всех сил, сшибая пеньки. Мигом
скрывался он за кустами, а я бежал нарочно в другую сторону и прятался в
папоротниках.
Скоро Тузик начинал волноваться: почему не слышно моего
голоса? Он призывно лаял и носился по лесу, разыскивая меня.
Когда же он подбегал поближе, я вдруг с ревом выскакивал из
засады и валил его на землю.
Мы катались по траве и рычали, а Тузик так страшно клацал
зубами и так вытаращивал глаза, что на меня нападал смех.
Душа у владельца курицы, видимо, все-таки болела.
Однажды утром у калитки нашей появился сержант милиции. Он
долго читал плакат про картофельную собаку и наконец решился войти. Тузик сидел
на цепи и, конечно, издали заприметил милиционера. Он прицелился в него глазом,
хотел было грозно залаять, но почему-то раздумал. Странное дело: он не рычал и
не грыз цепь, чтоб сорваться с нее и растерзать вошедшего. – Собак распускаете!
– сказал между тем милиционер, строго приступая к делу.
Я слегка окаменел и не нашелся что ответить. Сержант смерил
меня взглядом, прошелся по участку и заметил мешок с надписью «Пичугин».
– Это вы Пичугин?
– Да нет, – растерялся я.
Сержант достал записную книжку, что-то чиркнул в ней
карандашиком и принялся рассматривать Тузика. Под милицейским взглядом Тузик
как-то весь подтянулся и встал будто бы по стойке «смирно». Шерсть его, которая
обычно торчала безобразно во все стороны, отчего-то разгладилась, и его
оперение теперь можно было назвать «приличной прической».
– На эту собаку поступило заявление, – сказал сержант, в
том, что она давит кур. А вы этих кур поедаете.
– Всего одну курицу, – уточнил я. – За которую заплачено.
Сержант хмыкнул и опять принялся рассматривать Тузика, как
бы фотографируя его взглядом.
Миролюбиво виляя хвостом, Тузик повернулся к сержанту правым
боком, дал себя сфотографировать и потом повернулся левым.
– Это очень мирная собака, – заметил я.
– А почему она картофельная? Это что ж, порода такая?
Тут я достал из кармана картофелину и бросил ее Тузику.
Тузик ловко перехватил ее в полете и культурно скушал, деликатно поклонившись
милиционеру.
– Странное животное, – подозрительно сказал сержант. Картошку
ест сырую. А погладить его можно?
– Можно.
Только тут я понял, какой все-таки Тузик великий актер. Пока
сержант водил рукою по нечесаному загривку, картофельный пес застенчиво прикрывал
глаза, как делают это комнатные собачки, и вилял хвостом. Я даже думал, что он
лизнет сержанта в руку, но Тузик удержался. – Странно, – сказал сержант. Говорили,
что это очень злая картофельная собака, которая всех терзает, а тут я ее вдруг
глажу.
– Тузик чувствует хорошего человека, – не удержался я.
Сержант похлопал ладонью о ладонь, отряхнул с них собачий
дух и протянул мне руку:
– Растрепин. Будем знакомы.
Мы пожали друг другу руки, и сержант Растрепин направился к
воротам. Проходя мимо Тузика, он наклонился и по-отечески потрепал пса.
– Ну, молодец, молодец, – сказал сержант.
И вот тут, когда милиционер повернулся спиной, проклятый
картофельный пес-обманщик встал вдруг на задние лапы и чудовищно гаркнул
сержанту в самое ухо. Полубледный Растрепин отскочил в сторону, а Тузик упал на
землю и смеялся до слез, катаясь на спине.
– Еще одна курица, – крикнул издали сержант, – и все! – протокол!
Но не было больше ни кур, ни протоколов. Лето кончилось. Мне
надо было возвращаться в Москву, а Тузику – на картофельный склад.
В последний день августа на прощанье пошли мы в лес. Я
собирал чернушки, которых высыпало в тот год очень много. Тузик угрюмо брел
следом.
Чтоб немного развеселить пса, я кидался в него лопоухими
чернушками, да что-то все мазал, и веселья не получалось. Тогда я спрятался в
засаду, но Тузик быстро разыскал меня, подошел и прилег рядом. Играть ему не
хотелось.
Я все-таки зарычал на него, схватил за уши. Через секунду мы
уже катались по траве. Тузик страшно разевал пасть, а я нахлобучил ему на
голову корзинку вместе с грибами. Тузик скинул корзинку и так стал ее терзать,
что чернушки запищали.
Под вечер приехал Аким Ильич. Мы наварили молодой картошки,
поставили самовар. На соседних дачах слышались торопливые голоса, там тоже
готовились к отъезду: увязывали узлы, обрывали яблоки.
– Хороший год, – говорил Аким Ильич, – урожайный. Яблоков
много, грибов, картошки.
По дачному шоссе пошли мы на станцию и долго ожидали
электричку. На платформе было полно народу, повсюду стояли узлы и чемоданы, корзины
с яблоками и с грибами, чуть не у каждого в руке был осенний букет.
Прошел товарный поезд в шестьдесят вагонов. У станции
электровоз взревел, и Тузик разъярился. Он свирепо кидался на пролетающие
вагоны, желая нагнать на них страху. Вагоны равнодушно мчались дальше.
– Ну чего ты расстроился? – говорил мне Аким Ильич. – В
твоей жизни будет еще много собак.
Подошла электричка, забитая дачниками и вещами.
– И так яблоку негде упасть, – закричали на нас в тамбуре, –
а эти с собакой!
– Не волнуйся, земляк! – кричал в ответ Аким Ильич. Было б
яблоко, а куда упасть, мы устроим.
Из вагона доносилась песня, там пели хором, играли на
гитаре. Раззадоренный песней из вагона, Аким Ильич тоже запел:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина…
Голос у него был очень красивый, громкий, деревенский.
Мы стояли в тамбуре, и Тузик, поднявшись на задние лапы,
выглядывал в окно. Мимо пролетали березы, рябины, сады, набитые яблоками,
золотыми шарами.
Хороший это был год, урожайный.
В тот год в садах пахло грибами, а в лесах – яблоками.
|