Чёрт усмехнулся так, как только собаки умеют усмехаться: слегка хмыкнув и приспустив углы рта.

– И чего бесится этот мужик на крыльце дома за забором и швыряет в него обломки кирпичей? Чумной какой-то! Чёрт же не еду у него ворует, а просто иногда заходит во двор, так, разведать кое-что да поздороваться с небольшой белой собакой Умкой, немного похожей на лайку. Так себе собачонка, но с пониманием: к такому кобелю, как он, Чёрт, с уважением относится, даже иногда кости недогрызенные предлагает. Ну вот, успокоился псих бородатый! – подумал Чёрт, но, положив лобастую чёрно-коричневую голову на вытянутые вперёд лапы и слегка прикрыв глаза, всё-таки продолжал насторожённо наблюдать за мужчиной, стоящим на крыльце и смотрящим на него.

Из дома вышла молодая женщина и засмеялась.

– Опять с Чёртом воюешь.

– Да не пойму я, чего ему нужно в нашем дворе. Столько домов вокруг, а он наш выбрал, всех приходящих пугает – страшный же, как чёрт.

– Ну ведь его все в посёлке так и называют. А чего он в наш двор повадился, ты у него спроси.

– Да-да, вот только разговорник собачье-человечий добуду! – хмыкнул муж и ушёл на работу, показав Чёрту кулак.

Собака, проводив взглядом удаляющегося в сторону Геологической конторы мужчину, подняла морду и вопросительно уставилась на женщину.

– Что, Чёртушка, перемирие?

Знал бы ушедший мужчина, что уже давно его жена и дочь подкармливают невесть почему прибившегося к их двору поселкового кобеля – главного вожака всех дворовых и бездомных собак, первого бойца всех уличных и помоечных драк и основного производителя маленьких «чёртиков», то тут, то там мелькавших в геологическом посёлке, стоящем на берегу большой реки Амур, недалеко от впадения её в Охотское море.

На крыльцо с возгласом выскочила девочка пяти лет.

– Чёрт, Чёрт! Иди сюда, я тебе "коклету" принесла.

– Ох, Танюшка, сколько же можно тебя поправлять, не «коклета», а котлета. Ведь ты уже взрослая, а так ты говорила в три годика.

– Ну, мама, мама, мне так больше нравится, так вкуснее, – приговаривала девочка, скармливая псу с ладошки почти «деликатес» в собачьем понимании.

Чёрт ел чинно, аккуратно, стараясь не выдать голодной жадности и не напугать эту смешную девчонку в шубке и меховой шапочке.

Потом они вместе играли, девочка съезжала с невысокой горки на санках, пёс молча сбегал вслед за ней, зато Умка заливалась отчаянным лаем, в котором слышалась ревность к обоим сразу, но  в силу неписаных собачьих законов она признавала в Чёрте вожака стаи и терпела его присутствие, даже заискивала перед ним. 

Чёрт был легендой посёлка. Он и сам не помнил, кто была его мать, а тем более – отец. Кто-то по случайности завёз в те края ротвейлера, который и пробыл-то всего ничего в посёлке, но уже успел поработать на ниве воспроизводства собачьего потомства. Так и появился Чёрт.

Пока он был обыкновенным щенком, жившим со своими братьями и сёстрами в норе, вырытой под общественной столовой около Геологической канторы, куда вечно озабоченная сука, их мать, таскала всякие объедки, которыми её подкармливали горластые посудомойки из столовой, у него и имени-то не было. Так себе – щенок и щенок – вертлявый и более сильный, чем все остальные. Он рано начал сам уходить на промысел на ближайшую к столовой помойку, где, отчаянно дерясь за каждый добытый кусок с набегающими поселковыми собаками, постепенно снискал славу «бешенного и неустрашимого».

Шло время, и из голенастого, неуклюже-большого щенка сформировался этакий кобелина ротвейлерской масти, почти короткошёрстный, на длинных сильных лапах, с широкой грудью и внушительных размеров лобастой башкой. Маленькие умные глаза внимательно стерегли окружающий мир из-под мощных надбровных дуг. Уши, слегка поряпанные в драках, висели как положено и не собирались по-дурацки торчать вверх, как у этих породистых овчарок, что поназаводили хозяева некоторых дворов. Хвост, правда, подкачал – так себе хвостище: ни мощи, ни изящества, но собачьи эмоции выражал вполне ясно. Вобщем, всё было в порядке.

Пространство, именуемое «мир», Чёртом постепенно и неуклонно завоёвывалось битвами и бдительным надзором, чтобы кобели, прибегающие с окраин посёлка и из соседних районов, не вздумали бы покуситься на его владения. И среди дворовых собак, которые грозно рвались, когда Чёрт пробегал мимо, со своих цепей у будок, старательно показывая хозяевам, как они хорошо отрабатывают свою похлёбку, и среди своей свободной собачьей стаи равных ему не было.

А «Чёртом» его прозвали постепенно все в посёлке из-за горластых тёток, работавших в столовой. Когда они тащили на помойку свои вёдра, он всегда внезапно выскакивал из укрытия, где наблюдал за своим «царством», и они каждый раз пугались:

– Вот, чёрт! – вскрикивали они. – Ну, это не собака. Истинно – Чёрт! И откуда он только появляется?

И уже ребятишки, с визгом купающиеся летом в Амуре, кричали ему, правда, побаиваясь его грозного вида:

– Чёрт, Чёрт, иди купаться! 

Так и стал он «Чёртом» и вскоре привык к этому имени, вернее к звукам его, так как не знал, что оно означает.

Катились годы. Чёрт возмужал окончательно, но в отличие от множества собак, не имевших места приписки и часто не выживавших в условиях местной долгой, суровой зимы с почти, иногда, сорокаградусными морозами с ветром, он только крепчал. Конечно уши, лапы и хвост были изрядно подморожены, да и шрамов прибавилось за эти годы, но это ерунда: хорошего кобеля это всё украшает, а все местные сучки в восторге были от его ухаживаний.

Зимой он прибивался к той же столовой, в ту же нору, в которой вырос. И в лютые, зимние вечера его спасало тепло, идущее сверху от щелястого пола столовой, а лаз так завьюживало снегом, что под утро приходилось ввинчиваться башкой в это мороженное месиво, чтобы вырваться наружу и басовитым лаем возвестить застывшим в беге волнам Амура и малиновому, встающему над сопками, окружающими реку, и над тайгой за посёлком, солнышку, что вот, мол, «Жив Курилка», то, бишь, Чёрт, и вся жизнь ещё впереди!».

Но, только, всё чаще, с годами, по ночам глядя иногда на огромную, мертвенно-бледную луну, висевшую над той же излучиной старого Амура, какие-то спазмы сжимали мощное горло Чёрта, выдавливая не свойственные ему звуки переливчатого, исконно волчьего воя. Чёрт выл, и сам не знал почему? Казалось ему, что какая-то тоже одинокая душа должна откликнуться на этот призыв.

И отзывались: и выли, и лаяли собаки во дворах, и ругались в сонных домах разбуженные люди, понося его последними словами:

– Опять Чёрт взвыл! Всех собак перебаламутил, до утра теперь не уснёшь.

Но Чёрт знал, что это – не то, не те отзываются, голоса своих подчинённых он знал хорошо, и это не приносило успокоенья.

Когда появилась в посёлке эта семья? Чёрт так и не понял, как-то проглядел. Время было суматошное. По Амуру шла кета. Все судёнышки, что хоть мало-мальски могли держаться на плаву, были на воде. Рыба шла плотно, влекомая своим вечным икромётным инстинктом. В некоторых местах воды Амура вскипали под ударами мощных хвостов крупных, более метра, кетин. Вода и воздух пахли рыбой. Народ местный запасался едой на зиму.

Заполошный катерок Рыбнадзора, понимая, что здесь у посёлка хрен кого поймаешь, не разорваться же на сотни лодок, да и промысел у одиноких ловцов не особенно объёмен, укатил выше по реке. Там действовали бывалые мужички, сбитые во временные артели, чтобы подзаработать на этом празднике всепобеждающей жизни. Вот здесь можно было конфисковывать тол, сети, рыбу, икру, брать штрафы и изображать из себя орган, облечённый властью.

Посему работа в посёлке кипела открыто. Рыба привозилась геологами и рабочими экспедиции в дома, где расторопные жёны, за годы житья здесь обретшие завидное мастерство по разделке рыбы и изъятию икры из неё, трудились, непокладая рук и недосыпая. Рыбу «шкерили», то есть вычищали у неё внутренности, и засаливали в деревянных бочках крупной, сероватой, каменной солью. Икра в тазах переливалась жемчужно-серовато-оранжевым цветом и не терпела промедления в своей обработке. Опытные хозяйки «мездрили» икру сквозь специальные сита, а уж кто не имел этого приспособления, то попросту большой ложкой прокатывал и аккуратно отделял от плёнок скользкие, размером с хорошую бруснику, икринки. Далее обработанную икру – в рассол, так называемый «тузлук»,на некоторое, в зависимости от нужной солёности, время, а потом – в марлю, чтобы стекли излишки этого самого рассола. И только потом – по банкам и в холодильники, погреба, кладовки, а кое-кто и на продажу заезжим "охотникам за икрой" в город Николаевск-на-Амуре, что находился в часе езды от посёлка.

Делали с удовольствием, только для себя, икру «пятиминутку». Это уже совсем «свежак»! Икра погружается в «тузлук» только на пять минут, и затем, освобождённая с помощью всё той же марли от рассола, уже – на хлеб с маслом, или просто черпается ложкой и под горячую, рассыпчатую картошечку, да под выгнанную с любовью самогонку, настоянную на кедровых орешках или на разных травках, уж так хорошо употребляется, что только "ой!" На сковородках во всех избах «шкворчали», источая ароматный рыбный дурман, огромные красноватые куски разделанных кетин. Над посёлком витал аромат жареной рыбы и сытости.

Чёрт вместе с другими свободными собаками мотался от помойки к помойке. Все здешние собаки любят и уважают рыбу. Это основное пропитание их в то время, когда по Амуру идёт рыба: летом – горбуша, осенью – кета. Правда, по весне ещё берут с Амура корюшку, но этого сладкого деликатеса собакам мало достаётся, разве только какая хозяйка случайно протушит добытую мужиком рыбу, да и снесёт её на помойку. А рыбка-то хороша! Почти без костей, так сама и проскакивает в урчащий голодом собачий желудок. Чёрт неоднократно едал этот нежный продукт и знал в нём толк.

В общем всё здорово, когда идёт рыба. Отбросами от производства забиты все помойки, и собаки от этой сытной еды жиреют и набирают сил на будущую холодную, длинную и голодную зиму. А посему Чёрт и носился по посёлку озабоченный, отбивая со своей командой от пришлых, залётных собачьих банд свой «кусок рыбы». И уже потом, когда путина пошла на убыль, и весь посёлок «затарился» рыбой и икрой, он перевёл дух и отправился с инспекцией по своим владениям. Вот тут-то он и обнаружил, что в избе у края начинавшейся далее тайги, где ранее жили дед с бабкой, съехавшие теперь к своим детям в Николаевск, поселились новые люди.

Чёрт занял наблюдательный пост. Ему хорошо был виден бородатый мужчина, складывающий наколотые дрова в поленицу. На крыльцо из избы часто выскакивала молодая женщина с вёдрами и тазами, а во дворе с небольшой белой собачкой играла маленькая девочка.

– Ну, с собакой я потом разберусь, – подумалось Чёрту, – а эти-то точно не из посёлка. Ну, куда дрова-то под забор сложили? Вот наметёт снега под самую крышу, вы чего их откапывать будете, неумёхи? В сарай их нужно, или хотя бы рядом с домом, на худой конец, и сени можно дровами под завязку забить. И откуда они только взялись-то? Видать у них там и зимы не бывает, – решил Чёрт.

Улучив момент, когда во дворе осталась только девочка с собачкой, пёс смело направился внутрь.

– Надо бы разнюхать, чем топить-то собираются, самое лучшее «листвяком» – горит жарко и лёгкое дерево. – Только он направился к штабелю дров, как открылась дверь, и на крыльцо вышел Бородатый, как про себя Чёрт прозвал мужчину.

Маленькая сучка от избытка служебного рвения залилась лаем на Чёрта, девчонка взвизгнула то ли от восторга, то ли от страха, увидев «нечто» почти с себя ростом и с огромной башкой.

Ну и началось! Бородатый схватил полено и запустил им в Чёрта.

– Пошёл, пошёл.! Ишь, наглый какой. Вот это «кобелидзе»! Откуда он только взялся? Пошёл, пошёл!

Чёрт не спешил, чтобы не уронить своего достоинства. Подняв заднюю лапу, он пометил поленицу и, не спеша выйдя за ворота, опять устроился на своём наблюдательном пункте.

С тех самых пор он частенько наведывался к этому дому. Было интересно наблюдать, как обживалась эта неведомо откуда появившаяся семья. Девочка постепенно привыкла к большой чёрно-коричневой, лобастой собаке и уже не пугалась, когда та подходила к ней всё ближе. В детском садике, куда она ходила, ребятишки ей сообщили, что это Чёрт – «самая страшная и главная собака в Красном», так назывался этот геологический посёлок, куда их семья приехала из большого города поработать, так как и отец и мать девочки были геологами.

И теперь, когда родители не видели, она выносила Чёрту котлеты, печенье, колбасу и даже конфеты. Конфеты Чёрту нравились, они были такие же сладкие, как «корюшка», вот только рыбой не пахли. Чёрт съедал всё, что выносилось, и благодарно бодал девчушку в бок, приглашая погулять, побегать, что они и делали. 

И всё-таки не за едой он наведывался так часто в этот двор. Просто, когда в первый раз девчонка угощала его котлетой, она, осмелев, протянула руку и стала сначала осторожно, потом всё уверенней гладить его по большой башке со шрамами, почёсывать за висящими лопухами ушей, приговаривая ласково:

– Вот, Чёртушка, я тебя и глажу, и не боюсь вовсе, и ты меня не укусишь. Ведь не за что, правда? А Димка сказал, что ты запросто руку отгрызть можешь. Ох, он и врунишка, и задавака! Правда, Чёртушка?

Чёрт стоял как вкопанный! Нервная дрожь потрясывала его внутренности, но он старался не выдать своего состояния, иначе какой он, к чёрту, «вожак и гроза посёлка». Прикосновение маленькой ручки ко лбу пса, которого никогда не касалась рука двуного-го, так как они и подходить-то близко к нему боялись, прикосновение маленькой, тёплой ручки было так изысканно приятно и почему-то знакомо. Так в далёкую щенячью пору, когда он лежал вместе со своими братьями и сёстрами в норе, привалившись к материнскому животу, пахнувшему молоком, его мать старательно вылизывала его ещё незрячие глаза, лоб и ушки, плотно прижатые к голове. Да, ощущения были очень похожи, и почему-то Чёрту захотелось заскулить совсем по-щенячьи. Он даже вздрогнул от того , что вот ещё немного и он совсем рассиропится, разнежится как самый слабый щенок, да ещё девчачьего пола. Поэтому, стараясь не испугать девочку, он отстранился и, слегка боднув её головой, отскочил, предложив поиграть.

Вот так и повелось: кормёжка, ладошка – на лоб и весёлые игры. Но однажды, когда они весело, барахтались в снегу, их увидела рано вернувшаяся с работы мать девочки и в испуге закричала:

– Таня, не смей подходить к нему! Он страшный, бездомный, может укусить. Иди домой немедленно!

Чёрт изумился. Он в общем-то не понял слов, но почувствовал, что ему не доверяют и его боятся, а ведь он и не угрожал вовсе.

– Н-да, – подумалось ему. – Вечно эти взрослые двуногие не дают порезвиться своим щенкам. – И он, отряхнувшись, деловито потрусил по своим собачьим делам.

Женщина тем временем ругала дочь.

– Вот папа рассердится, мы же боимся за тебя!

– Ну, мама, мама, Чёрт хороший, он играет со мной, я его кормлю.

– А откуда ты узнала, что его так зовут? Вот уж воистину – Чёрт! – женщина смотрела вслед собаке. – И не поймёшь, что за предки у него были, но что-то ротвейлерское проглядывает.

Близилась весна. Это чувствовалось по сырому ветру, дующему с материка в сторону моря. Он приносил с собой запах более тёплых, уже осенённых весной мест, где вовсю грело солнце, таяли толщи снега, просыпались звери, ввергнутые в спячку холодной зимой, и всё громче звучали голоса птиц, которым стало веселее жить.

Посёлок тоже пробуждался от долгого зимне-дремотного состояния. Сторону дома, защищённую от ветра, солнце грело уже вовсю. Там висели даже огромные прозрачно-хрустальные сосульки, и капало так, будто весна была уже в самом разгаре, но зато с другой стороны дома, куда солнце ещё не дотягивало свои горячие пальчики, было стыло, и снег лежал по самые окна изб сизо-серой массой, грязной от въевшейся в него сажи и копоти, что исторгали многочисленные трубы.

По посёлку прошёл слух, что появился недалеко медведь-шатун, рано разбуженный возможно дурным кабаном, провалившимся нечаянно в его берлогу, а возможно и охотником, случайно потревожившим уже и без того чуткий к весне сон этого облезлого, тощего и злого зверя. И вот теперь, говорят, видели его на окраине посёлка, около большой помойки, где рылся он в отбросах, отыскивая что-либо съестное для себя, и насторожённо вскидывался на обе задние лапы, когда его тревожил шум близкого посёлка, и подслеповато вглядывался вдаль, угрожающе мотая башкой.

Было дано предупреждение по посёлку, чтобы в лес не шастали и по окраинам в одиночку не бродили. Матери напутствовали ребятишек, бездумно бегающих по всему посёлку и вечно совавших свои носы во все запрещённые места и, особенно, на детскую площадку около леса, где были горки и прочие торчащие из снега только верхушками своими всякие детские «лазанки», как их называли сами дети. Матери запрещали им туда ходить.

Чёрт по-прежнему прибегал на свой пост, к этим, приехавшим издалека «новеньким», и, когда не видели взрослые, а особенно Бородатый, они весело проводили время с Малышкой, как про себя пёс именовал маленькую девочку с тёплыми ладошками.

Так однажды, играя и кувыркаясь с разных горок, они с ней и забрели на эту запретную детскую площадку. Уж больно хороша там была горка: высокая, залитая водой, чтобы было ловчее санкам скользить по сбегающей прямо к лесу ледяной полоске. Со смехом и визгом скатывалась девочка на санках, уезжая далеко вперёд, а Чёрт радостно скакал следом за ней, высоко выныривая из глубокого снега, но не лаял, как делают все местные брехучие собаки, а с молчаливым достоинством только отфыркивался, да ласково порыкивал на смеющуюся свою подружку.

И, когда в очередной раз он стоял на вершине горки, готовясь догнать уехавшие вперёд санки с девочкой, то вдруг почувствовал, как потянувший с той стороны ветер принёс запах зверя, злобного и большого. Мгновенно подобрав своё сильное тело в сжатую пружину, он стремительно "выстрелил" им в ту сторону и огромными скачками понёсся вперёд, навстречу вышедшему из тайги зверю, ослеплённому яростью, и встающему на задние лапы во весь свой немалый рост перед маленькой фигуркой с санками.

Чёрт взревел, почти как медведь и, взметнувшись в последнем прыжке, оказался между девочкой и зверем, который уже готовился пойти вперёд, а вместо этого зарычал страшно и разочарованно и, злобно оглядываясь, потрусил назад к лесу, периодически поворачиваясь и оседая на тощий и облезлый зад, чтобы ещё раз грозно взреветь на оскаленного, сумасшедшего пса, который гнал его с неумолимой властностью и явным превосходством в своей правоте и храбрости. Чёрт защищал своё: свою подругу, своё право на эту территорию и свою волю.

Со стороны дома, где жила девочка, уже бежала её мать. Острое чувство тревоги выгнало её из тёплой избы и, в накинутой наспех на плечи шубе, торопилась она, не найдя дочери около дома, прямо к детской площадке. Материнское чувство вело её именно туда, где происходило что-то, чего она ещё не понимала, и, увидев свою замершую в испуге дочь и обхватив её руками, выдохнула:

– Что! Что случилось?

– Мама, мама, только не ругайся! Мы с Чёртом играли, катались, а тут Мишка – большой, страшный. И Чёрт его прогнал. Правда, мама, прогнал вон туда, в лес. Он ему по-собачьи приказал, и тот ушёл, правда ругался очень.

У матери подкосились ноги, и она опустилась прямо в снег, не зная что делать: ругать ли дочь, радоваться ли, что всё так обошлось. Ну, откуда было знать её дочери, что Мишка, которого она видела в цирке, в смешных мультиках и на картинках в детских книжках, совсем не тот – безобидный, плюшевый, а голодный, потревоженный и разъярённый зверь. Женщину бил нервный озноб от того, что он одним ударом своей когтистой лапы мог навсегда оборвать коротенькую жизнь её дочери, и, схватив ребёнка за руку, она быстро зашагала к дому. Девочка, почувствовав, что грядёт расплата за непослушание, решилась.

– Мама, мама, давай не будем говорить папе про это, а то он ругаться будет и опять Чёрта прогонит, а ведь мой друг меня защитил.

– Да-да, защитил! Если бы не Чёрт…, - женщина опять нервно вздрогнула и оглянувшись увидела, что Чёрт осторожной трусцой следует за ними, выбравшись из леса, куда он загнал грозного пришельца. Войдя в дом и велев дочери раздеться, она набрала в миску всякой еды и вышла на крыльцо. Чёрт стоял за забором на почтительном расстоянии и смотрел на неё.

– Ну, Чёрт, иди сюда! Ты ведь понимаешь меня, правда? Иди, пёс. Ты и сам-то не понимаешь, как отличился. А за добро нужно платить добром. Иди, угощайся! Если моя дочь выбрала тебя в друзья, то нам тоже нужно подружиться.

Чёрт ещё не унял нервной дрожи внутри своего мощного тела. Он был насторожён и, в отличии от этих пришлых, хорошо понимал, какой опасности им удалось избежать. Был у него как-то случай ближайшего знакомства с медведицей, которая защищала своих медвежат, а Чёрт по молодости и глупости решил поиграть с ними. От удара мощной лапы той заботливой мамаши остался на память «хороший» шрам на его морде.

Он внимательно всматривался в говорившую женщину и, судя по её интонации, понимал, что его не ругают, а приглашают войти и, главное, его не боятся.

Ну, хвостом он махать конечно не стал, не шавка какая-то ведь, а вполне умудрённый жизнью кобель. Войдя в калитку и медленно приблизившись к миске, он с достоинством угостился, а потом опять уставился на стоящую рядом женщину, которая продолжала говорить, часто произнося его имя. И, как-то незаметно, внутренне ахнув про себя от неожиданности, он опять ощутил прикосновение к своей голове человеческой руки. Слегка вобрав голову в плечи, он позволил этой руке погладить не только голову, но и всё ещё вздрагивающий от непрошедшего внутреннего возбуждения, слегка взъерошенный загривок, чувствуя, как успокаивается и разжимается внутри стальная пружина его мускулов.

– Ну, вот, Чёрт, мы и друзья! Да? Ты заходи почаще. А с мужем я сама поговорю, и он больше не будет тебя выгонять. 

Девочка в окне радостно смеялась, наблюдая за матерью и собакой. Вот с этого самого времени они вдвоём и прикармливали Чёрта, а он всё больше времени старался проводить около этого дома. А вскоре и мать девочки, осмелев, поведала мужу о происшествии с медведем, и однажды вечером, когда Чёрт восседал на своём наблюдательном пункте, хозяин дома, сойдя с крыльца, подошёл к калитке и, открыв её, пригласил пса:

– Заходи!

Чёрт вскинул голову и уставился на мужчину.

– Ничего себе! – подумалось ему, но вроде кирпича в руке у Бородатого на этот раз не было. – Зайти что-ли, поговорить? – и он шагнул за забор.

– Так! – сказал ему отец его подруги. – Уважаю! Зря не брешешь, не попрошайничаешь, и, опять же, дочь спас. Думаю, мы поладим. Можешь заходить, только, чур, Умку не обижать.

– Ну, вот ещё! – хмыкнул пёс. – Кого там обижать-то? Сучка, ведь, – не кобель, чтоб права качать.

С этих пор у Чёрта появились: дом, двор и друзья.

В пока ещё холодные ночи Чёрта вместе с Умкой пускали в сени, но иногда, когда хозяина не было, его жена и дочь приглашали Чёрта в дом. Вот это был праздник! Там на кухне топилась печь, и вкусно пахло едой. Там кроме людей ещё жила кошка с котятами, которые совершенно не боялись большой собаки, несмотря на предостережения их матери, чёрно-белой царственной кошки по имени Кусюнечна. Котята пытались играть с Чёртом, который от изумления даже впадал в оцепенение.

– Это он-то, гроза всех поселковых кошек и котят, молча терпит, как какие-то кошачьи шмакодявки теребят его хвост и уши. О, собачий бог! Видели бы его друзья и недруги, то-то повеселились бы, – и он от смущенья жмурился и отворачивался, но терпел, так как это был его Дом, и он хотел в нём бывать.

Как-то вечером, натопив как следует печь, хозяева ушли в клуб, оставив Малышку вместе с Умкой и наказав дочери, чтобы не открывала никому дверей, так, на всякий случай. Грабежей и всяких происшествий в посёлке не бывало, за исключением того времени, когда по осени происходило нашествие «бичей», возвращающихся с дальних участков геологоразведки, где они вкалывали в качестве рабочих, а в посёлке ожидали выдачи заработанных денег, чтобы тут же их пропить. Тогда могло исчезнуть бельишко, сушившееся во дворах, оставленная на крыльце обувка, да опустошался местный магазин на предмет спиртных напитков и даже одеколона. А в обычное время люди в некоторых домах даже двери не запирали. Но хозяевам этого дома было спокойнее, если дочь будет за закрытой дверью, всё таки она ещё маленькая.

А, вернувшихся поздно вечером из клуба, их ожидала уморительная картина: Танюшка спала, раскрасневшись от тепла и разметавшись на постели, в её ногах в окружении своего выводка возлегала Кусюнечна, из-под кровати торчали уши насторожённой Умки, а около их дочери, на боевом посту, смущённо глядя на них, находился Чёрт. И было от чего смутиться такому бывалому кобелю. Женщина тихо сползала по косяку двери, давясь беззвучным смехом: Чёрт в белом платочке на своей несуразно-большой башке, с красным бантиком на бычьей шее и, почему-то, в дочкиных белых носках на передних лапах, выглядел сногсшибательно.

– Мда-а, – сказал отец девочки. – Эк, она тебя, дружище, разодела, прямо сейчас на подиум. И ты позволил?

– Ну да, – окончательно смутился Чёрт. – Вам, людям, не понять, как противно одному торчать на улице в такую холодрыгу, и, потом, мы играли. Что тут особенного?

– Жена, и давно вы его в избу запускаете? Фу, Чёрт, ну ты и смердишь! От тепла оттаял и смердишь не знамо как.

– Вот ещё! – возмутился Чёрт. – А что я розами пахнуть должен? Запах мой, его ничем не перешибить, и все в округе должны знать, что я приближаюсь, иначе какая же тут субординация. Во, непонятливый! А ещё сам, вроде, мужик.

– Да ладно тебе, он и так смутился, – продолжала смеяться жена. – И потом Танюшке с ним не так страшно, она в нём уверена.

– Всё, собачий рыцарь, – на выход, в сени! Там запах не так распространяется, – и Бородатый открыл дверь.

Весна пронеслась как-то незаметно. Все снега стаяли. Всё зазеленело. Лето приблизилось неотвратимо и пало на некогда холодную землю, реку и тайгу благодатным теплом, запахом цветущих деревьев, дурманом распустившихся цветов разнотравья и густым хвойным духом, настоянным на солнечном свете.

Во всех дворах кипела работа: убиралось, кое-где ремонтировалось или строилось. Огороды вскапывались, и хозяйки спешили скорее высадить выращенную в избах на подоконниках рассаду, так как коротко лето на севере Хабаровского края, а своих овощей хочется. Уж больно «кусачие» цены на помидорчики, огурчики, привозимые корейцами на стареньких пароходиках по Амуру с его верховьев, где они их выращивают.

Июнь был ещё холодным, но июль порадовал и горячим солнцем, и тёплыми водами реки, которые, в её верховьях скатившись с гор, далее хорошенько прогрелись в жарком солнце, царящем над всем югом Хабаровского края. А так как скорость течения у реки довольно приличная, то и донесла она быстренько эти воды до своего низовья, стремясь согреть продрогшего за зиму батюшку «Охотское море».

Ох, как хорошо купалось и кувыркалось в этих быстро бегущих, мутноватых водах большой реки. По утрам, когда ещё воздух был не особенно прогрет летним солнцем, и вода в Амуре была почти одной с ним температуры, а у берегов совсем небольшие волны лениво облизывали кромку песчаного, с мелкими речными ракушками, берега и борта стареньких, почерневших лодок, по утрам можно было уплыть подальше в этой спокойной воде, но только не до фарватера реки. Там быстрое течение мгновенно хватало за ноги, как будто какое-то подводное чудовище, поднявшееся со дна, и тогда от неожиданности можно было хлебнуть амурской водички вволю, а испугавшись и внезапно уйти с головой под воду и уже с большим трудом в тяжёлой, речной воде бороться с норовившим протащить тебя по дну быстрым течением.

Семья ходила на реку вечером, после работы Было приятно смыть с себя и пот, и усталость после жаркого дня и просто поплавать вволю. Девочка визжала и резвилась в воде, мать с отцом пытались учить её плавать, и все весело смеялись. Вот только не до смеха было Чёрту. Он взволнованно мотался по берегу, слыша визг своей подружки и вглядываясь в то, что происходило недалеко от берега. Ох, и не любил он плавать! Так, иногда, забредал по пузо в воду, чтобы блох попугать, да лапы остудить. А так, всему, мокнуть-то зачем? Дух свой только смывать, правильному кобелю это ни к чему.

– Что же они там делают? – переживал пёс. – Куда их понесло, неумёх этих? Девчонку-то, девчонку держите! Что она у вас с головой под воду уходит? – и он разволновавшись не заметил, как поплыл в сторону барахтающейся своей подруги.

– Ого, Чёрт! Ты молодец. Хвалю, – басил Бородатый. – Плаваешь, как настоящий мужик.

– Ну да, – думал Чёрт, стараясь не опускать башку в воду, чтобы вода не попала в уши. – Нужно мне твоё одобрение. Как же! Я что ли за этим сюда приплыл. Где девчонка-то? – и он радостно ткнулся носом в свою подругу, которая пыталась плыть, держась за плечи отца.

Вот и хорошо! – обрадовался Чёрт и закружил вокруг них, предлагая поплыть к берегу, а потом ему всё-таки удалось ухватить зубами трусишки своей подруги.

– Таня, а ведь это он за тобой приплыл, беспокоится твой друг о тебе, - смеялась мать девочки, глядя как пёс настойчиво тянет её дочь за собой. – Ты уж давай вылезай на берег, а то он устал, собаки так долго не умеют плавать. Поплыли, Чёрт, назад!

На берегу старательно отряхиваясь, он всё пытался лизнуть свою подружку в нос, а она визжала и обнимала его за шею, предлагая опять искупаться.

– Ну, уж нет! – отнекивался Чёрт. – Это ваши игры! – Но, опять, неожиданно для себя, он начал, скуля, мотаться по берегу и потом бросился в воду, и поплыл вслед за ними, как только семья опять отправилась купаться.

– И что за наказание такое? – расстраивался Чёрт. – Можно подумать, что их блохи совсем заели, или грязные они сильно, что из воды не вылезают. Вот беда-то!

А родители девочки с удивлением обсуждали между собой поведение собаки.

– Это же надо, какая преданность! Ведь не нравится ему вода, а всё равно за нами плывёт, как бы чего не случилось. Совсем нашей собакой стал.

Так Чёрт оказался приписанным ко двору. На шею ему всё-таки повесили какой-то «хомут», по его мнению, хотя они называли это - «ошейником». Первое время он его попросту соскребал задней лапой со своей бычьей шеи, но подружка уговорила его, что с ним красивее, и он, нехотя, согласился.

А вскоре он взбунтовался. Его гордое, свободное сердце не выдержало, а всё из-за этой противной тётки-почтальона. Она, видите ли, не может к почтовому ящику, что висит  со стороны улицы у калитки, подойти, так как пёс лает страшно и на забор бросается, а она боится.

– А что ему нужно было делать? Он, ведь, – при исполнении. Нужна она ему очень! Положено, гнать от дома чужих, вот он и действует, – оправдывался Чёрт.

А она:

– Или вы его на цепь сажайте, или почту носить не буду. И точка!

Купили цепь. Чёрт был в изумлении, когда его, лично не уважающего этих «цепных», несвободных псов, самого посадили на эту гремящую железку около сарая.

Некоторое время он сидел в раздумье, свесив башку, затем прошёлся на то расстояние, что позволила волочащаяся за ним и противно гремящая «змея», медленно повёл шеей и задней лапой соскрёб с себя ошейник вместе с ней, и умотал с этого двора.

Три дня его не было. Девочка ходила грустная. Мать с отцом переживали, глядя на неё.

– Это же надо! Он обиделся, кто бы мог подумать, – изумлялся Бородатый.

– Он ведь вырос на свободе, он – гордый пёс. Он сам к нам пришёл, а мы его – на цепь.

– И что ты предлагаешь – самим на почту ходить?

– Да не знаю я, но как-то неправильно это.

Но однажды утром Танюшка прибежала в дом со двора с криком:

– Мама, мама, Чёрт вернулся!

Около сарая, рядом с цепью лежал Чёрт, положив голову на лапы. Морда не выражала покорности, скорее снисходительность сквозила в умных глазах собаки.

– Ладно, одевайте свой хомут. Потерплю уж, раз у вас, двуногих, так положено.

И теперь до прихода почтальона собака лежала около сарая, но стоило только женщине отойти от почтового ящика, как Чёрт радостно вскакивал, стряхивал со своей шеи ненавистный ошейник и носился по двору, всей своей продубленной шкурой ощущая свободу и радость бытия.

Мать девочки только удивлялась разумному поведению пса, которое поневоле рождало уважение. Она уже давно не могла относится к Чёрту как к собаке. Ей всё время казалось, что это - умудрённый трудной жизнью в этом суровом краю какой-то хранитель их семьи.

Ближе к концу лета отец Малышки поехал работать на дальние геологические участки и захватил с собой жену и дочь, чтобы они могли запастись грибами и ягодами и надышаться густым таёжным воздухом. Чёрту он внушительно объяснил, что придётся охранять дом, но чтоб людей сильно не пугал. Его жена попросила соседку кормить собак и кошек, а Малышка долго что-то шептала своему другу в самое ухо, отчего он смешно тряс башкой и старался лизнуть её в нос.

Когда мать спросила у девочки, о чём это она сговаривалась с собакой, та вначале заявила, что это большая тайна, а потом созналась, что велела ему ни с кем не дружить, и ждать только её.

– Ну, Танюшка, думаю, он тебя понял. Да и вряд ли кто-то ещё захочет с ним поиграть.

Чёрт долго смотрел вслед машине, увозившей его друзей, потом рыкнул на, заливающуюся лаем в панике, Умку, порывавшуюся припустить вслед за машиной.

– Вот бабы! Всё-таки мозги у них, что у малых щенков. Сказано ведь:охранять и ждать, вон вещи все в доме оставили, огород не обобран, дрова сложены, значит вернутся. По делам, знать, поехали, – и он улёгся прямо на крыльце с видом хозяина.

Спешили закатиться последние августовские денёчки. Днём было жарко, даже душно, но к вечеру становилось прохладнее. И всё бы ничего, но эта заполошная Умка начала «гулять». Вот ещё незадача! Чёрт был недоволен. И хотя он сам не пренебрегал её услугами, всё-таки кобель в расцвете сил, но ведь навела, шалава, полон двор ухажёров. А ему по статусу и дом охранять нужно, и как старшому, крупному кобелю, что тамаде за столом, за собачьей «свадьбой» приглядывать надо, чтоб всякая «шушера», мелкая да пришлая, не прибилась к компании. Совсем замаялся. Кобели стекались со всего района, заядлая сучонка оказалась, даром что беленькая да дробненькая, а темперамент – ого-го! Весь хозяйский огород стоптали «женихи» треклятые!.

Чёрт был удручён и понимал, что не совсем выполнил возложенную на него задачу, и с беспокойством ожидал приезда хозяев. На всякий случай он днём покорно лежал около сарая рядом с цепью, чтобы показать, что он – ну во всём послушный пёс.

И как-то к вечеру, когда багровое солнце устало заваливалось за верхушки огромных елей, и пронзительно чёрные тени от них уже вовсю перечёркивали двор, пёс почувствовал волнение. Приближалось и радостное, и тревожное. Рядом с домом остановился экспедиционный «газик», и из него с криком «Чёрт, Чёрт!» выпорхнула его подружка. Чёрт было дёрнулся, побежать и немедленно лизнуть такой знакомый носик, но, вовремя вспомнив о порушенном огороде, только вскочил и сел как вкопанный возле цепи. Умка, эта брехуха, уже скакала с визгом около своих хозяев.

– Та-а-к! – раздался знакомый бас, и Чёрт напрягся, хотя малышка уже обнимала его. – Что здесь за конница проскакала? Что смотришь, пёс? Отчитывайся.

Чёрт виновато повесил башку.

– Виноват. Чего уж! И самого бес попутал. Приму наказание.

– О, Боже! – это уже хозяйка запричитала. – Моя картошка! Всё вытоптано, ничего не понимаю.

– Изучаете последствия стихийного бедствия? – раздался голос соседки, которая спешила к ним от своего дома. – Это всё ваша Умка. Я пыталась прогнать её за ворота, но она – собака молодая, пугливая, вот и отсиживалась во дворе во время своей первой течки, а уж кобели все – к ней в гости. Вот и результат!

– Так! Теперь жди щенков, мать, – обратился Бородатый к жене.

– Вот ещё напасть, – заохала та. – То-то я смотрю, Чёрт притихший, видно тоже поучаствовал в празднике плоти и понимает, что огород не уберёг. Да, Чёрт?

Пёс понимал, что говорят обо всём этом безобразии и его неблаговидной роли. Он щурился и виновато отворачивал морду, хотя Танюшка, не понимая, о чём это толкуют взрослые, весело рассказывала ему сколько белых грибов она лично нашла, как много ягод они насобирали, и как они с папой заблудились и ночью у костра спали, а потом их охотники нашли, мама плакала и на папу ругалась.

Огород конечно подкопали, картошку подокучили, а, заодно, и забор поправили, хотя и с опозданием. Ведь просочились же кобели во все щели, какие можно, значит плохо дело.

Через положенный срок, уже при снеге и небольшом пока морозе Умка разродилась четырьмя бутузиками разных мастей. Женщина, правда, робко попросила мужа потопить щенят. Всё-таки уже есть две собаки, да и щенки-то – непородистые. На что муж, долго глядевший на маленьких слепеньких головастиков, изрёк совершенно нестандартную фразу:

– Чтоб я, такой большой, и таких маленьких… Нет, уж увольте!

Таким образом вопрос был закрыт, и всю эту ясельную команду, яростно сосущую совершенно очумелую Умку, перевели в сени, на подстилку, так как морозы крепчали и неотвратимо приближался Новый год.

Вся новогодняя суета с добычей красавицы-ёлки и установкой её в холодном углу комнаты, подальше от печки, чтобы подольше радовала глаза обитателей дома, – вся эта новогодняя суета с украшением таёжной красавицы и накрыванием праздничного стола, и приходом гостей очень понравилась Чёрту. Ввиду сильных морозов подрастающих щенят частенько стали запускать на кухню, поближе к печке, а уж на Новый год вся эта «звероферма» просто поселилась на кухне, и даже Чёрта запустили в дом.

Лёжа на боку около комнаты своей маленькой подруги, Чёрт с изумлением следил, как расползается эта мелкота от матери по всей кухне и уж совсем опешил, когда двое из них подобрались к нему и стали играть с его хвостом и ушами.

– Ну, совсем дошёл! – думал Чёрт. – Нянька я им, что ли? И куда мать-то смотрит? Да, интересно, какой же из них мой? Ну, уж точно – не девка, она вся в мать, такая же белая, да и рыжий – не мой, он – в соседского Амура, той же масти. А вот эти наглые, чёрные да лобастые, видать, мои. – И Чёрт милостиво позволил им продолжить свои игры.

– Мама, мама, посмотри, Чёрт со своими детьми нянчится. Какой молодец! – девочка тянула принаряженную хозяйку за руку из комнаты, откуда доносился шум застолья.

– Вот видишь, Танюшка, какой друг у тебя, дари ему подарок, – и вкусная мозговая косточка была вручена вконец обалдевшему от такого счастья и везения псу.

– Да-а, – думал он, обрабатывая эту вкуснятину. – Счастье – это когда есть дом, еда и друзья, которые нуждаются в тебе, не говоря уже об этой мелюзге… – Те, в свою очередь, пытались понюхать его кость, и их пришлось для острастки слегка оттолкнуть носом. – Ничего! Если им с детства потакать, то потом хлопот не оберёшься.

Зима в этот раз почему-то не показалась долгой ни этой семье, ни, тем более, Чёрту. Было много забот и веселья. Подрастали щенки, играли между собой, гоняли котов и грызли всё, что поддавалось этому процессу: ножки у стульев, книжки, тапки и валенки. Были испробованы на зуб даже резиновые болотные сапоги, а уж о всякой мелочёвке и говорить не приходилось. Чёрт периодически устраивал кому-нибудь из них выволочку, особенно если они сгрызали очередную игрушку его подружки, а та, заливаясь плачем, жаловалась ему на них. Но хотя весёлые щенки и побаивались грозного на вид кобеля, любопытство и режущиеся зубки всё равно опять заставляли их шкодить.

Умка уже давно пряталась от этой команды. Сразу после кормления она улепётывала на улицу, и приходилось докармливать хозяйке эту ораву, которая требовала еды, скуля и потявкивая. В таз крошился хлеб и наводилось молоко из сухого концентрата. Затем эта кормушка водружалась на пол посередине кухни и запускалась из сеней нетерпеливая свора, которая, обступив таз, начинала в прямом смысле пожирать всё, что находилось в нём, сопя и отталкивая друг друга лбами, залезая передними лапами внутрь, чтобы отвоевать лучшие куски. Вся семья умирала со смеху, глядя на этот цирк. И уже был виден лидер среди них, который всегда одерживал верх, и самый хитрый, который заполошно визжал, если его отталкивали, чтобы хозяйка пожалела его и потом ещё подкормила.

Соседка, забегающая частенько в гости всегда смеялась, наблюдая эту картину.

– Люди в посёлке свиней выкармливают, а вы собачью ферму организовали.

– Ничего, ничего! – успокаивала сама себя хозяйка. – Муж уже договорился, скоро двоих заберут на участки, там собаки нужны, да и на лаек они всё больше становятся похожи.

Так постепенно удалось пристроить всю эту весёлую команду: и котят, и щенят. И вроде жизнь пошла обычным порядком: уже опять вовсю грело солнце, и началась капель. Маленькая подруга Чёрта с удовольствием рассказывала ему, что скоро в детском садике будет праздник, и она будет танцевать, потом они будут поздравлять своих мам и дарить им подарки, которые сделали сами.

Чёрт вёл такой образ жизни, которого у него раньше никогда не было, но это положение дел ему нравилось. По утрам он провожал свою подругу вместе с её матерью в детский сад. Почтительно ожидал в отдалении, когда молодая женщина выйдет, и далее уже вёл её до геологической конторы, где она работала. С большой важностью, лёгкой иноходью бежал Чёрт рядом с хозяйкой, и все встречающиеся им собаки старались стать невидимыми, боясь осложнений. По дороге он иногда отставал ненадолго, забегая с инспекцией на некоторые помойки, или отвлекался, чтобы задать трёпку очередному, забредшему с других территорий, кобелю, но всегда доводил свою хозяйку до места, а уже затем отправлялся окончательно по своим делам.

Размеренной была жизнь, и казалось, что так будет вечно, но вскоре Чёрт почувствовал, что в доме обстановка стала другой. Супруги часто спорили о чём-то и Бородатый, по мнению Чёрта, стал злым, а его жена становилась всё грустнее. И однажды Малышка, обняв Чёрта за шею, принялась говорить ему, что скоро они, наверное, уедут в Москву. И вроде это хорошо, так как там живут её бабушки и её старшая, сестра, по которым она соскучилась, но она совсем не хочет расставаться со своими друзьями из детского садика и с соседским Димкой, и вообще ей здесь нравится. 

Чёрт слушал, ничего не понимая, хотя тревога передалась ему от девочки, и он тоже было загрустил, но начиналась весна, становилось теплее, и он подолгу пропадал на улице, бегая по посёлку и отвлекаясь по своим собачьим делам.

И вдруг как-то вечером пришли друзья его хозяев и унесли с собой Кусюнечну, которая, совсем обалдев от неслыханной наглости этих людей, грозно шипела и мяукала в сумке. Умку увёз на экспедиционном газике сам Бородатый, когда поехал на дальние участки к геологам, им была нужна собака.

Это уже совсем Чёрту не понравилось, и он окончательно встревожился и на всякий случай сидел всё время около дома или в сенях.

У Малышки было грустное личико уже второй день. Она ходила за матерью и уговаривала её:

– Мама, мамочка, ну, давай возьмём Чёрта с собой. Я понимаю, что Умка и Кусюнечна не могут от своих детей уехать, они должны их навещать, они ведь – мамы. А я без Чёрта не поеду!

– Доченька, и как же мы его повезём? Нам на двух самолётах лететь придётся с пересадкой. Потом в Хабаровске у знакомых на какое-то время остановимся, пока папа со своими делами в Управлении разберётся.

– Не поеду я без Чёрта, – повторила девочка и ушла жаловаться своему другу, который внимательно её выслушал.

– Так! – решил Чёрт. – Опять куда-то едут, только в этот раз что-то вещей много с собой набирают, видать надолго, – это ему окончательно не понравилось.

А хозяйка тем временем пыталась уговорить мужа взять пса с собой.

– И как ты это себе представляешь? – рассердился тот. – Он же с ума сойдёт в Москве, в городской квартире. Ну предположим, как-нибудь мы его довезём, хотя не представляю как? Это же нужно справку брать у ветеринара, а у него ни одной прививки, да и где здесь этот ветеринар? Я сам переживаю, но что делать? Попроси свою подругу его подкармливать, жил же он как-то до нас здесь.

– Не в этом дело, ему не кормёжка нужна, а мы, Танюшка. Она его приручила, или он – её. Я не знаю. Что делать, как ей всё это объяснить.

– Вот так и объясни! Скажи, что не сможет жить он в большом городе, где не будет у него свободы и где он от тоски по ней может погибнуть.

Танюшке объясняли долго. Она сидела насупленная, шмыгая носом и не очень-то хотела вникать во все объяснения, вот только то, что может быть они через год-другой вернутся сюда, как-то спасло положение.

– Понимаешь, Чёртушка, – пересказывала она ему разговор с матерью. – Нам нужно ехать, у папы работа здесь пока закончилась, и будет опять только через год, и тогда мы приедем. Я тебе подарки привезу.

Чёрт внимательно смотрел в глаза подружки и понимал, что наступает расставанье.

– Эх! Как сложно всё у этих двуногих. Нет, чтобы застолбить территорию и жить как нужно. Куда они всё мотаются в этих рычащих больших консервных банках да на плавающих домах? – он помнил, как эта семья появилась ниоткуда в этом посёлке, и вот опять они куда то собираются. Он лизнул Малышку в носик. В конце концов, в отличии от неё, он – взрослый кобель, и её нужно утешить.

Вещи погрузили всё в тот же экспедиционный «газик». Плачущую Танюшку её мама с трудом оторвала от собаки и усадила в машину, а сама вернулась. Присела перед Чёртом на корточки и обняла его за шею, как делала её дочь.

– Пёс, попробуй нас дождаться. Мне нравится здесь, думаю, через годик вернёмся. Потерпи. Я буду по тебе скучать.

Чёрт вместе с ней подошёл к машине. Бородатый положил руку на голову собаки.

– Извини, пёс, что тебя оставляем, но ты – не комнатная собачка, и в городской квартире на девятом этаже, с прогулками по двору на поводке два раза в день, вряд ли так счастлив будешь, как здесь – на воле. А нам приходится уезжать, хотя и не хочется. Надеюсь, что опять заключу договор, и мы тогда вернёмся. Я и твоей подружке обещал это. Жди. 

Чёрт слушал очень внимательно.

– Долго говоришь, мужик. Многое не понятно: какой этаж, какой поводок? Ясно, что ждать нужно, это мне и без тебя сказали, чего уж там извиняешься, – он мотнул башкой и проводил взглядом попрощавшегося с подошедшей соседкой и усаживающегося в машину отца девочки 

Малышка тем временем плющила носик об стекло автомобиля и что-то кричала своему другу, и махала ладошкой в красной варежке, такой знакомой и такой маленькой, что у Чёрта сжалось горло от предчувствия, что он больше никогда не увидит ни эту варежку, ни этот носишко, и что больше никто не будет нашёптывать ему на ухо разные разности и обнимать за шею. Коротко рыкнув, чтобы привести себя в чувство и совсем не раскиснуть, Чёрт гордой трусцой побежал за отъезжавшей машиной. Нужно было с достоинством проводить всех, всё-таки он своё дело знает.

Долго пёс смотрел вслед давно скрывшейся, машине, затем сгорбился и, свесив башку, поплёлся во двор. Там вообще ничто не радовало: ни миска, полная еды, заботливо наполненная уехавшей хозяйкой, ни тёплая подстилка на крыльце. Чёрт улёгся на своё место.

– Малышка просила подождать, – думал он. – Да и постеречь бы тут всё нужно, как бы не растащили, правда, тащить-то нечего, всё увезли. – Постепенно он задремал…

И дни покатились за днями. Соседка подкармливала пса и всё звала его к себе, но он не уходил от крыльца, и только становился всё худее, грустнее и бездомнее. И лишь когда вновь приехавшие стали заселятся в этот дом и гнать страшную, по их мнению, собаку со двора, он ушёл со своего места, особо не огрызаясь, так, слегка, для острастки, но ушёл недалеко. Собака продолжала ждать. Чёрт частенько днём лежал на горке около дома, с которой они катались вместе с Малышкой. А по ночам посёлок опять будила его тоскливая песня, и опять взвывали все окрестные собаки, и просыпались люди в своих тёплых домах, и недоумевали:

– Надо же опять Чёрт завыл, два года молчал, и вот – на тебе!

Но им невдомёк было, что он теперь-то знал, кому предназначался этот призыв, только облегчения это знание не приносило.

Годы торопились, подгоняя друг друга сменой правительства, «перестройкой», набравшей обороты и сминающей своим катком судьбы людей, городов и целых районов. Так и не удалось этой семье ни через год, ни через два вернуться обратно в этот геологический посёлок, который тоже уже стал негеологическим.

В одной московской квартире, на девятом этаже блочного дома, над письменным столом висит цветная фотография. На ней – берег большой реки, и на переднем плане стоит довольно крупная, почти короткошёрстная, лобастая собака чёрно-коричневой масти, не голове которой уверенно лежит ручка девчушки лет шести в цветастом платье, стоящей рядом, а на заднем плане – улыбающиеся мужчина и женщина. За этим столом часто занимается молодая девушка. Иногда она смотрит на фотографию и с грустью говорит небольшой, чёрной, совершенно беспородной, но с умными, понимающими глазами, собаке:

– Знаешь, Мэги, Чёрт был настоящим псом и верным другом мне. Хотя я и была тогда совсем маленькая, но всё помню, он мне даже иногда снится до сих пор. Мама говорит, что если бы они знали, что не вернутся больше назад, то забрали бы Чёрта с собой. Но – увы!

Мэги, склонив изящную голову набок, внимательно слушает свою хозяйку, которую очень любит. Её, четырёхмесячным щенком со сломанной лапой, принесла с улицы в дом эта девушка, а потом был гипс и выздоровление, и взросление, и всё остальноё. Но это уже – другая история, но тоже – о верности, любви и преданности "братьев" наших меньших.